Отсеките вздор — останется главное
В
В
Возражение Никите Кривошеину
Уважаемый Никита Игоревич! Решение ответить на Вашу заметку В«Пальнем-ка пулей в святую Русь…» созрело у меня еще до того, как я дочитал статью до конца, где в последнем абзаце Вы обращаетесь непосредственно ко мне.Видно Ваше отношение к выставке: к ее художественной ценности, к христианству, к церкви, к личностям Самодурова и Ерофеева. Ваша позиция продиктована обобщенным отношением ко всем составляющим этого скандала с выставкой и судом. Между тем, судить так обще – это страшная ошибка. Обычно с такой легкостью позволяют себе рассуждать только малограмотные прокуроры, государственные пропагандисты и православные фанатики. Им не надо думать и анализировать, они просты и незатейливы, вопят о том, что чувствуют и считают это достоинством своей жизни. Давайте не будем уподобляться им и рассмотрим каждый из компонентов отдельно.
Оценивая всю эту историю, очень многие склонны смешивать в одно свое личное отношение к религии, к праву, к искусству и к подсудимым. Однако в контексте прошедшего судебного процесса существенно именно отношение к праву – личное отношение к нему каждого из нас и наше общее представление о справедливом законе и суде.
Согласитесь, вся буча поднялась вовсе не из-за того, что Самодуров или Ерофеев у кого-то вызывают личную антипатию; не из-за того, что выставленные картины не отвечают чьим-то эстетическим вкусам; не из-за того, что художники оказались плохими христианами или вовсе атеистами. Позволю предположить, что если бы не следствие и суд, то об этой выставке вообще было бы мало разговоров и публикаций в прессе. Сильная общественная реакция на этот суд вызвана именно тем, что общество осознало в этом событии угрозу для себя, для свободы слова, для права на свободное и независимое суждение, для свободы творчества.
Вы просите еще раз подумать над словами В«по стопам инквизицииВ». По-моему, это очень верное сравнение. Институт инквизиции был создан католической церковью (в России пробовали, но не прижилось) для борьбы с ересью. Под ересью понималосьВ все, что не соответствовало церковным догматам и, прежде всего, это относилось к светской культуре и науке. Суды инквизиции в той или иной форме просуществовали почти 700 лет, защищая претензии церкви на духовное предводительство в обществе. Не так же ли и теперь российская власть с подачи добровольных инквизиторов от православной церкви наказывает еретиков за В«неправильноеВ» искусство? Ведь инквизиция сама тоже никого не казнила, а В«всего лишьВ» передавала результаты церковного расследования светскому суду.
Вы пишите о выставке, что В«художественная продукция являет собой брутальное кощунство, наметившее себе приоритетной мишенью христианствоВ». Допустим, это брутальное кощунство. Допустим, оно направлено против христианства. И что ж из этого? Разве это основание для того, чтобы предъявлять в суде уголовное обвинение? Разве то, что Вам или даже десяткам миллионов людей это неприятно видеть, является достаточным основанием для запрета творчества и обвинительного приговора?
Вы просите написать Вам, если вдруг кто-то сочтет, чтоВ В«покойному Андрею Дмитриевичу на том свете приятно смотреть на эти безобразия в стенах своего центраВ». Я Вам пишу! Это плохой у Вас аргумент. Во-первых, потому что мнение Андрея Дмитриевича Сахарова не есть истина в последней инстанции. Во-вторых, потому что последняя инстанция вряд ли расскажет нам когда-нибудь в этой жизни, в чем состоит истина. И, в-третьих, насколько я сам знал Андрея Дмитриевича, он в годы советской власти защищал гонимые христианские церкви (кстати, отнюдь не РПЦ) не потому, что был христианином, а потому, что признавал за ними право на свободу вероисповеданий, право на проповедь и свободу слова. Для него, я полагаю, это был вопрос не религиозный, исторический или культурный, а правовой. Такой же, как и для тех, кто сегодня выступает в защиту осужденных Самодурова и Ерофеева.
Остальные компоненты этой истории тоже имеют, как говорят следователи, значение для дела. Но второстепенное. Что это за искусство? Что это за люди – художники и организаторы выставки? Темы в нашем случае не определяющие, но возможные для обсуждения. Давайте, однако, заранее согласимся, что каким бы плохим не было это искусство и какими бы скверными не были эти люди, это не может считаться основанием для привлечения их к уголовной ответственности.
Поговорим об искусстве. Вот Антон Орех в своей статье В«Выставка судебного искусстваВ» тоже считает, что выставленные в Сахаровском музее экспонаты – это не искусство. Да и многие другие так говорят. Однако это всего лишь игра словами. Попытка передать мысли и чувства художественным образом – это искусство. Нравится оно вам или нет – это другой вопрос. Я знаю достаточное количество людей, которые для самих себя оправдывают суд над Самодуровым и Ерофеевым тем, что выставленные ими картины не были произведениями искусства. Они выводят эти произведения из сферы искусства, чтобы не признавать вслух, что за хорошее искусство сажать нельзя, а за плохое – можно.
Послушайте, нет искусства плохого или хорошего. Есть искусство, которое вам нравится или не нравится. Которое вы понимаете или не понимаете. Примите эту формулу, и вы увидите, как трудно вам будет согласиться с осуждением Самодурова и Ерофеева только потому, что вам не нравятся выставленные ими картины. Качество искусства не может быть предметом судебного разбирательства.
В
В
Может быть, стоило бы приложить усилия и понять то, что мне до сих пор непонятно, но у меня на это нет времени и сил. Поэтому я просто не слушаю тяжелый рок, не хожу на службу, не смотрю футбол, не слушаю частушки и Петросяна. Если же Петросяна будут судить за его инфантильный юмор, я предложу ему себя в качестве общественного защитника, как был защитником у Анны Михальчук на судебном процессе по делу о выставке В«Осторожно, религия!В». Потому что вкус и право – совершенно разные вещи. Хотелось бы, чтобы это учитывали и те, кто комментирует приговор Самодурову и Ерофееву.
В статье В«Пальнем-ка в святую Русь…» много места уделено личностям осужденных. Мне кажется, Никита Игоревич, Вы слишком все упрощаете. Не эпатаж в стиле футуристов вдохновлял Самодурова и Ерофеева, тем более не Емельян Ярославский или Демьян Бедный. Это обидное предположение должно было бы измельчить их мотивы, но оно, по сути, не верно. Андрей Ерофеев, профессиональный искусствовед, хотел определить реальные границы цензуры в культурной жизни страны. Юрий Самодуров хотел показать обществу угрозу клерикализации, опасность утраты светского характера государства. Я думаю, им удалось сделать то, что они хотели. Я неплохо знаю их обоих и ручаюсь за свои слова.
Вы можете не согласиться с тем, что проникновение церкви в государственные институты есть зло для России, но Вы вряд ли будете спорить с тем, что Самодуров и Ерофеев имеют права пропагандировать точку зрения, противоположенную Вашей. Между прочим, своей выставкой и развернувшейся вслед за ней дискуссией они как раз и В«нащупывали очертания секулярности, границы свободы совести, линии обязательной защиты достоинства и прав, определения того, что табуированоВ». Точно, как вы пишите, но только границы секулярности и свободы совести у них не совпадают с теми, что предлагает нам сегодня РПЦ и ее передовой отряд чернорубашечников.
Вы вспоминаете советские времена и преследование церкви. Я тоже это помню. В 1981 году тюремная судьба привела меня на Крайнем Севере в больничный барак, в палату для безнадежных доходяг, в которой несколькими месяцами раньше умер христианский проповедник, лидер адвентистов Владимир Шелков. Санитар из зэков рассказывал мне, как умирал этот не сломленный советской властью человек — 85-летний христианин, проведший в тюрьмах и лагерях больше 25 лет. Он мог получить свободу, перевод в гражданскую больницу, лучших врачей — ему надо было только отступиться от веры и признать вину. Он не отступил. Он умер тихо и достойно, не проклиная тюремщиков, атеистов и врагов церкви, а проповедуя христианство среди зэков. Такой человек никогда бы не стал писать доносы на иноверцев, а доживи он до сегодняшнего дня, то наверняка встал бы на защиту свободы совести и слова. И уж точно он не был бы среди тех пышущих злобой православных, что с ненавистью обличают сегодня актуальное искусство, евреев, либералов, независимую прессу, демократические организации. Не потому, что он относил бы себя к последним, а потому, что подлинное христианство – это проповедь любви, а не отмщения и ненависти.
Я не собирался возвращаться к теме суда над Самодуровым и Ерофеевым, полагая, что все уже всё сказали, и каждый увидел в этом деле то, что хотел. Но не мог не возразить именно Вам. Мне стало досадно, что Вы находите в этой истории второстепенные признаки, опуская главное.
Когда советские войска вторглись в 1956 году в Венгрию, а в 1968 – в Чехословакию, некоторые советские интеллигенты из числа тех, кого Солженицын называл В«образованщинойВ», оправдывали советскую агрессию гипотетической угрозой ФРГ, необходимостью защищаться от НАТО, справедливым балансом сил между Востоком и Западом. Они говорили обо всем, что угодно, кроме того, что мы танками подавили свободу в этих странах. Вы это должны знать лучше меня – это же Вас посадили во времена хрущевской В«оттепелиВ» за статью о советском вторжении в Венгрию. Наверное, в статье, опубликованной в Le Monde, Вы написали о самом главном, за то и посадили.
Посмотрите, пожалуйста, на нынешний суд и приговор глазами Никиты Кривошеина из 1957 года. Вы увидите, что речь идет не о церкви и религии, не о мастерстве художников и не о личностях осужденных. Речь идет о свободе. О нашей свободе.
Рисунок Михаила Златковского / zlatkovsky.ru
