В последнее время, как и в эпоху Райкина, опять стало модно говорить о чистоте. Мол, мусорят некоторые, бросают банки, бутылки, окурки где попало, мочатся в лифтах, гадят, короче говоря. И от этого одна часть России мучается и переживает, ставит железные двери и кодовые замки в подъездах, огораживает дома заборами, а другая – тоже мучается и переживает, но продолжает вести себя так, будто находится на вражеской территории, которую нужно пометить чем только можно, любыми отходами жизни, чтобы эта территория стала как-то роднее и знакомее. Совсем как своя.

Когда-то, когда в общественных туалетах были такие ручки с цепочкой, мой приятель определял ту, другую Россию, как тех, кто не дергал за собой ручку унитаза. Мол, есть самые простейшие правила поведения, гигиены, вежливости, которые одни люди соблюдают как само собой разумеющиеся, а другие по разным причинам – по незнанию, чувству протеста, привычке – нет. Или соблюдают, но не всегда. Понятно, что ручка унитаза – это символ, стершийся от времени и ушедший в никуда вместе с бачками с верхним сливом. Однако ни само явление, разделяющее жителей России на две неравные категории, ни способы выразить это разделение просто и красноречиво никуда не исчезли.

Так Мамардашвили с презрением писал о тех, кто ест селедку на газетке, имея в виду примерно то же самое. Я не уверен, что есть символ, который как демаркационная линия делит Россию на две части, но общее направление примерно понятно, и Мамардашвили его указал. Отсутствие уважения к этикету, вообще не очень отчетливое понимание того, чем этикет отличается от лицемерия. Тяга к так называемой естественности, которая противостоит… будь сейчас другое время, мы бы сказали: культуре. Но так как нам нет никакой необходимости все упрощать, то скажем иначе – другой культуре. Есть культура тех, кто хотел бы, чтобы она не отличалась от того, что понимается как искренность и простота. А есть – в которой существует понимание, что культура состоит из этикета, церемониала, правил, соблюдение которых не только позволяет узнать в любых обстоятельствах своего, но и сделать жизнь, скажем так, более умопостигаемой и предсказуемой. Или социально вменяемой.

Если говорить о сегодняшнем времени, то это проблема – проблема двух Россий – видится мне куда более серьезной, чем Путин, Сурков, Сечин, Якименко, В«НашиВ», В«великодержавные националистыВ», продажное телевидение, отсутствие выборов, партий и независимого суда, В«дело ХодорковскогоВ» и пр. Потому что проблема несовместимости двух Россий, их взаимоисключающие интересы, их абсолютно несовпадающие символы справедливости и достоинства, их отношение друг к другу (по всему спектру – от непонимания до ненависти) лежат в основе всего остального.

Все начинается в детстве. Ребенок выходит во двор, идет в детский сад или школу и сталкивается с представителями другой культуры, которая вызывает у него протест, потому что он привык говорить и поступать иначе. Это происходит у всех – и у тех, кого интеллигентные родители уже приучили (весьма, конечно, поверхностно) к ценности правил и этикета. И у тех, чьи родители преподали своему отпрыску другие правила и другую систему ценностей, более приближенную к реальности, той самой, которая всегда за окном и в которой физическая сила является арбитром при решении любых самых запутанных вопросов. Так как речь здесь пойдет не об упреках в бескультурье и хамстве я, любитель красного словца, постараюсь не унижать ни одну из сторон безапелляционными ярлыками. Но так как вынужден в рамках жанра упрощать, то назову одну культуру – культура физической силы и пренебрежения к тем, кто такой силой не обладает. В то время как в другой физическая сила занимала бы вообще одно из последних мест в системе ценностей, если бы представители ее не должны были бы ежечасно, ежеминутно сталкиваться с представителями противоборствующей культуры и что-то делать, чтобы не пропасть поодиночке. Либо приобретать навыки и вообще приобщаться к культуре физического насилия, либо становиться жертвой на долгие годы, пока возраст не станет ненадежной, но все же защитой от той грубости, что в просторечии зовется тем самым хамством или жлобством, которых я хотел избежать, но не смог.

Почему хотел избежать? Потому что те люди, которые исповедуют культуру физической силы и пренебрежения ко всем, ею не обладающим, не сами выбирают линию поведения. Она почти предопределена: жестокими обстоятельствами нашего детства, юности, всем, что нас окружает, даже языком, на котором говорим и поем. Да, представителям другой культуры, эта, первая — отвратительна, омерзительна, невыносима, кажется примитивной и уродующей все, к чему она прикасается. Да и не только кажется. Мы узнаем друг друга с полувзгляда. Как бывшие господа и бывшие рабы.

Вообще-то культура социальных низов отличается от культуры других слоев везде. Но поведение социальных лузеров не всегда маргинально, так как оно постоянно сталкивается с растворенными в обществе другими правилами общежития, которые куда более влиятельны, так как исполнение их необходимо, чтобы сделать карьеру, продвинуться по социальной лестнице, вообще предпринять хоть какое-то движение в жизни, нацеленное на ее улучшение. У нас не так. У нас представителями маргинальной культуры являются чиновники и депутаты, премьер-министр и звезды спорта, артисты и милиционеры, бизнесмены и уголовники. Культура превосходства силы — самая влиятельная в РФ, она формирует наиболее распространенные законы поведения, провоцирует агрессивность, задиристость, грубость, нахальство; она заставляет считаться с собой всех, в том числе тех, кто осознает ее устарелость, архаичность, непродуктивность в эпоху, когда значение физического превосходство давно уже девальвировано. Но поделать ничего не могут, так как именно культ силы остается доминирующим в обществе, а все символы, связанные с его проявлением, наиболее распространенными и привлекательными.

Эта культура калечит и ее носителей, их абсолютное большинство в России, и ее невольных жертв — то меньшинство, которое тщетно пытается противопоставить практике силы теорию ума и социальной вменяемости. Однако сама история противостоит этим попыткам. В культуре другой России, социально вменяемой, индуцировано не только сочувствие, но вполне отчетливое уважение к носителям культуры физического превосходства – от столетий рабства, народнического прекраснодушия, чувства вины образованного человека перед не получившими образования крестьянами и пролетариями, от православных традиций, славянофильства, почитающего простой народ как носителя истины только потому, что он оставался вне рамок ролей и церемоний культуры просвещенного человека. Потом это было закреплено десятилетиями коммунистической пропаганды, выставлявшей пролетариат и вообще необразованные сословия в виде носителей передовой идеи, понимая или не понимая ложность и противоречивость установок такого рода.

Так или иначе, и в эпоху постиндустриального и информационного общества Россия продолжает существовать под влиянием потерявшего всякий смысл культа физической силы, продуцируя его через все каналы коммуникаций, и способов остановить то, к чему причастно абсолютное большинство страны, пока не придумано. Именно это обстоятельство дает возможность выбирать депутатов, сенаторов, мэров, губернаторов и президентов по соответствию их (физиономическому и поведенческому) принципам доминирующей культуры, то есть в очередной раз замыкать историческую спираль, не выводящую из тупика на протяжении столетий. Эта культура как радиация – она присутствует во всем, она продуцируется всем, чего мы касаемся, вне зависимости от того, принадлежим мы к носителям магистральной или другой культуры. Эта культура даже не массовая, она всеобъемлюща, как воздух, которым дышим. Им отравлены все, ибо мы сами с первых школьных лет учимся давать отпор, зная, что кроме силы и понта нас никто и ничто не защитит. Им отравлены и те, кто бегут сломя голову из страны, но уносят этот воздух с собой, и мы потом узнаем наших бывших соотечественников по напряженному взгляду, по готовности к отпору и опасению в любой момент стать объектом насилия и издевательства.

Даже наша великая классика отравлена болезненным микробом, все эти гимны униженным и оскорбленным, этому маленькому человеку, это восхищение перед псевдомудростью необразованного представителя социальных низов, это кадение тому, что раньше именовалось некультурностью, а сегодня называется культурной и социальной невменяемостью. Мне искренне жаль не только другую, образованную Россию, жаль детей и их будущее, жаль необходимости погружения в волны пошлости и хамства, мне также жаль тех, кто является носителями доминирующей культуры, так как не в их силах что-либо изменить, хотя бы потому что на протяжении столетий это пока еще никому не удалось.

Можно сбросить Пукина, на место которого придет Внукин, он может быть не столь откровенным и примитивным последователем культа силы, но ведь он, как и все предыдущие правители, будет ставленником не олигархов и коррупционеров, а идеологии несчастной, никому не верящей самодостаточной грубости, в испарениях которой все рано или поздно становится одинаковым. И как прервать эту дурную бесконечность, я не знаю. Да, стремиться к прояснению понятий, да, не поддаваться позорному желанию упрощать сложные вещи, превращая их в вещи пошлые, да, противопоставлять нечеловеческому давлению культуры физических преимуществ культуру уточнения и наращивания смысла, как это делали поколения до нас, да и мы сами. Но победить, победить в этих обстоятельствах, думаю, было бы невероятно. Если, конечно, не заменять одну иллюзию другой, но более сладкой. Потому что всем на свете русским иллюзиям противостоит одна, но крепкая историческая реальность – меньшинство ничего не может объяснить российскому большинству, как это произошло и происходит в других странах. Наши две России никогда не договорятся: между поклонниками силы и сторонниками ума – пропасть. Первые совершенно не доверяют вторым, потому что они говорят на другом языке, а говорить на их языке, значит, говорить на языке силы, а это… ну и т.д. А вы говорите чистота.

п»ї