Недавно В«Русский ГулливерВ» (Вадим Месяц, Андрей Тавров, Олег Асиновский) совершил символическое действо — похороны Ленина. В одном из московских монастырей муляж Ильича был предан земле с соответствующими молитвами. Тем самым поэты выразили общее ожидание: ну сколько можно держать мумию в Мавзолее? Сколько можно жить мифами прошлого?

Но каково бы ни было поэтическое наполнение акции, в политическом смысле это — чистый симулякр, игры за гранью, к духовной реальности отношения не имеющие.

Таким же симулякром можно считать и споры вокруг Вечного огня, неожиданно вспыхнувшие после замечания одного из церковных медиаменеджеров Сергея Чапнина о языческой сущности ритуала вечного огня. Настаивая на том, что В«огонь, выходящий из земли, всегда есть образ ада, геенны огненной, гнева БожияВ», ответственный редактор В«Журнала Московской патриархииВ» проявил себя как последовательный консерватор. Это либерал Николай Бердяев мог позволить себе вывесить на своем доме в Париже красный флаг и не испытывать угрызений совести. Для консервативного сознания подобная акция неприемлема.

С традиционной христианской точки зрения, и Вечный огонь, и сталинские высотки, и дружное шествие под кумачовыми флагами неотделимы от советской религиозности, конструировавшейся идеологами нового мира. Верующие страны победившего социализма это прекрасно понимали. Зато многие постсоветские верующие, особенно из Московской духовной академии, этого понять никак не желают. Они жили мифами СССР и не смогли от них отказаться, даже переступив порог церковной ограды.

Не желает от них полностью отказаться и руководство страны.

И вот мы видим вдохновляющую картину, когда высшие иерархи во имя В«соработничестваВ» государства и Церкви участвуют в сомнительных ритуалах, как делали это и во время оно, в СССР. Для оправдания находится немало благочестивых слов о памяти, о подвиге, о славе. Протоиерей Всеволод Чаплин произнес их достаточно. Но ощущение постмодернистского бреда от подобного говорения осталось: ведь все немножко не так и не о том.

Взять хотя бы языческий аспект. Ревностные христиане столько сомнительного, связанного с совершенно нехристианским отношением к святыням видели в постсоветское время. Начиная с трафика мощей, очередей неверующего народа за крещенской водой и кончая В«благодатным огнемВ». Ничем их не удивишь. А тут какой-то гражданский ритуал. Да в два счета В«воцерковитьВ» его можно. Зажечь, например, вечный огонь от благодатного — и дело с концом.

Правда, я думаю, это игрушки для поэтов.

А вот что не только для них — так это размышления о духовном смысле победы, о чем говорит о. Всеволод. Я думаю, он ошибается, когда утверждает, что без победы 1945 года В«не было бы места на Руси истинному христианствуВ». Церковь готовилась к любому повороту событий. Просто вместо Сергия Страгородского на московской кафедре оказался б другой иерарх — Сергий Воскресенский, скажем, сидевший во время войны на рижской кафедре. Полковые священники Русской освободительной армии окормляли бы пленных красноармейцев. А Псковская миссия, успешно действовавшая на оккупированной территории, возможно, распространила бы свою деятельность на другие регионы. Были и свои плюсы, и свои минусы при разных сценариях. Хотя, конечно, победа СССР оказалась для Церкви меньшим злом.

Но все-таки злом: выбирать приходилось из двух зол меньшее. Согласимся хотя бы с этим.

Напомню общеизвестные факты: мы потеряли в Великой Отечественной войне больше людей, чем все наши союзники, наши противники и досоветская Россия за всю свою историю, вместе взятые. Война с Третьим рейхом была не только отечественной, но и гражданской. Более миллиона человек взяли оружие, чтобы воевать с большевиками — за репрессированные семьи, за поруганные храмы, за Родину. Сопротивление большевикам продолжалось и после окончания войны. И не только в странах Балтии и на западной Украине, но и в российских регионах.

Сталин, по точному замечанию Латыниной, израсходовал Россию, проведя войну самым бездарным образом. И сразу после войны, чтобы народ и подумать не мог о свободе, организовал искусственный голод и новый виток репрессий.

Сергей Чапнин, на мой взгляд, здраво говорит о том, что пора отказаться от тотальной героизации войны, забывая о том, что это была трагедия. Да, трагедия, и в таком качестве ее и следует воспринимать. Что для этого может сделать в публичном пространстве Русская православная церковь?

Кое-что, думается, может.

Патриарх Кирилл ежегодно возносит в День победы заупокойную молитву о погибших воинах, бойцах Красной армии. А в это время Русская зарубежная церковь молится о солдатах армии генерала Власова, о всех жертвах Второй мировой. К ним относятся не только солдаты и жертвы среди гражданского населения, но и сгинувшие в застенках ГУЛАГа, оболганные и униженные. Это молитва за шаламовского майора Пугачева и его фронтовиков, вступивших в неравный бой с советскими извергами в погонах. О тех, кто оказался без вины виноватым, и тех, кто сознательно вступил в бой со сталинским тоталитаризмом.

Две церкви уже давно объединились. Значит, эти молитвы могут звучать вместе. Публично. У кремлевской стены.В В В В В 

В 

п»їСкриншот www.youtube.com