Памфлет Прилепина и ответ ему Шендеровича заслуживают анализа. Шендерович назвал Прилепина антисемитом, но проблема Прилепина в другом— его памфлет эмоционален, но поверхностен. Прилепин заговорил как Кургинян с пеной на губах, посчитавший, что проклятый микрофон выключен, и его бурные откровения, предназначенные для своих или даже для себя, оказались обнародованными.

Вообще остро не любить евреев, русских, американцев, арабов — распространенная история, быдло из бедных (да и богатых)стран вообще не терпит чужих, но и гении, подчас, больны ксенофобией. В пример можно привести русских классиков — каждый второй великий русский писатель вXIX веке не любил евреев. Я это не к тому, что Прилепин — писатель хороший. Он не плохой и не хороший, а традиционный, все, что он пишет традиционно, то есть вторично с эстетической и интеллектуальной точки зрения. Традиционность сегодня в моде, так как есть в обществе запрос на консервативность, а консервативность — слепа, потому и нащупывает руками традиции. Шендеровича удивляет, как это Прилепин соединяет левые политические взгляды с правой идеологией — это нормально, традиционность позволяет микшировать несоединимые элементы, не замечая этой несоединимости.

А если по существу, то Прилепин не прав в главном: в том, что он всех евреев или всю либеральную общественность, еврейские черты которой очевидны в его версии, мажет одной краской. В том-то и дело, что нет этих самых евреев, или тех самых либералов, которые В«мыВ». В«МыВ» — это иллюзия, символическое (вроде В«мыВ» — советский народ) объединение несоединимого и разного, фикция, которая появляется, если чувства перехлестывают через край и заставляют делать невозможные обобщения. И в этом Шендерович прав: евреи и либералы — разные, есть среди них богатые и бедные, есть конформисты и нонконформисты, есть правоверные иудеи и не менее правоверные христиане, есть честные и бесчестные, обиженные и наглые, Абрамовичи и Шендеровичи, словом. Неразличение разницы — яркое свидетельство интеллектуальной бедности.

Но давайте разберем сами пары. Прилепин обвиняет евреев, что они приватизировали страну, что они были главными бенефициарами ельцинских реформ, что они нагрели руки на прихватизации, и отвечать на это так, как делает Шендерович — то есть все объясняя антисемитизмом автора, — куцо будет. Потому что надо признать, что евреев среди тех, кто распилил нашу Рашку на сладкие и сочные части, немало, никак не меньше, чем бывших кагэбешников, первых и вторых секретарей райкомов комсомола и КПСС, красных директоров и прочее, прочее, прочее. Много, много евреев среди жуликов и воров и прочих прихлебателей, и это надо признать. Как и то, что евреев всегда много среди конформистов любых оттенков; правда, их много и среди нонконформистов, потому что евреи — социально ангажированная прослойка населения, их социальная активность есть реакция на всевозможные и частые в истории притеснения.

Кстати, Прилепин ничего не говорит по поводу участия евреев в революции, в сталинском терроре и пр., так как социализм явно близок его чересчур чувствительному сердцу, а своих ругать — на это его объективности не хватает. Однако евреев действительно было много среди большевиков (хотя ответственность за это надо разделить с царским правительством, Достоевским, Розановым и другими, кто ратовал за черту оседлости, за лишение евреев равных прав с другими народами), а также среди следователей НКВД первого призыва.

Пафос Шендеровича нивелирует эту проблему. Он все сводит к тому, что, мол, Прилепин — ксенофоб, и значит, он не прав. Быть ксенофобом всего лишь неприлично, после Холокоста открыто ругать евреев как нацию может только маргинал, которому окончательно наплевать на дурную репутацию. Другое дело, что нация — эта та фикция, выдуманность которой стала ясна уже задолго до Бенедикта Андерсона. Нет никакой нации, потому что это иллюзорная, символическая общность, которая никак не может быть определена и подтверждена экспериментально. Хотя если на генетической раздельности человечества раньше тупо настаивали немецкие нацисты, то теперь на этом настаивают правоверные евреи-энтузиасты, что, конечно, симптоматично. Однако сказанное не отменяет главного: культура — область функционирования в основном символических объектов; умельцы вроде писателей и критиков обменивают их на символические ценности типа успеха, репутации и материальные, вроде гонорара.

Прилепин озвучил довольно-таки примитивную и упрощенную версию российской истории, Шендерович ответил ему тем же — сказал: сам дурак и антисемит. Но проблема осознания роли в истории тех, кого называют евреями, остается. По некоторым оценкам, в России, куда евреи переезжали (или бежали — кому как нравится) на протяжении веков (двести лет вместе), сегодня остается около двухсот тысяч евреев. Вымирающий вид и изменение полюса комплиментарности, если вспомнить старого и заслуженного ученого-антисемита Льва Гумилева. Другое дело, что на общественной сцене так называемых евреев все равно много — уехали евреи неуспешные, успешные счастливым для себя образом остались и мозолят некоторым глаза до рези. И многие из них процветают, традиционно вызывая зависть, переходящую в слепоту. Но что такое еврейство — соль для любой нации, как полагает Дмитрий Быков, желчь, вырабатываемая печенью, как считает другой писатель, Леонид Гиршович, социальная активность в ответ на вопиющее неравенство — все это остается вопросом, вокруг которого ходят и Прилепин, и Шендерович, и мы за ними.

Как говаривал Мамардашвили, российская история постоянно ходит по кругу, не умея разрешить одни и те же базовые оппозиции — между западниками (Шендерович) и славянофилами (Прилепин), между социально ориентированной политикой и густопсовым националистом Сталиным, между евреями по крови и, так сказать, евреями по социальному поведению. Разрешить, снять противоречия означает одно — осознать их. Увы, мы живем в обществе, которое жаждет не понимания и сложности, а упрощения и легких ответов. Отсюда рост утробного шовинизма, перестающего быть постыдным, допотопного фундаментализма, пытающегося заменить собой идеологию, которая никак не вытанцовывается, антиинтеллектуализм, который заставляет возвращаться и возвращаться назад ко все более примитивному.

Россия, вопреки надеждам доброхотов, не встает с колен, а опускается на колени. Она ищет унижения, надеясь, что чувства помогут справиться с социальной слепотой. Но тем, кому не приходится выбирать времена, в которых выпало жить, остается единственное занятие, достойное нашего (как, впрочем, и любого) времени — понимать и артикулировать то, что выглядит запутанным и тайным.

Графика Михаила Златковского / zlatkovsky.ru