Хотя Россия уже почти четверть века феодально-олигархическая страна (а капитализм ее фальшивый и номенклатурный), но критика буржуазности у нас все еще считается неприличной. Вроде признака социальной зависти. А зависть она такая, с гнилым пролетарским оттенком. То есть ругать олигархов — милое дело, а вот ругать наивную или сытую буржуазность как-то оно не очень.

Вспоминаю одну историю, рассказанную мне Дмитрием А. Приговым, который встречался с нашим общим знакомым: тот прикатил на встречу на черном пузатом мерсе, но вел себя так, как будто приехал зайцем на трамвае. То есть говорил все правильно, как бедный радикальный художник с бедным радикальным художником, ругал путинский режим, продажных чиновников, они уже совсем сошли с ума, и вообще был как бы свой перец. И при этом небрежно-горделиво сыпал именами знакомых ему ВИП-персон. А Дмитрий Саныч все хотел ему сказать, что уже одной своей шикарной машиной (не в меру шикарной) он там, с ними, с випами, а не с нами, но посчитал это невежливым.

Вот и нам вроде как неловко сказать, что конфликт, разразившийся в КС вЂ” это конфликт, прежде всего, социальный. Что совершенно нормально критиковать путинский режим не только слева, но и справа, но просто надо разделять разные социальные и политические позиции и не пытаться впрячь совместно трудового коня и трепетную буржуазную лань по имени Собчак. Так сказать, коллективную Собчак. То есть впрячь-то можно, но до определенного момента, который, увы, обязательно настанет. И тогда-то окажется, что лани с конем не по пути. Лань, кстати, ничем не хуже лошади (но и не лучше), она просто другая, и качество ее протеста имеет совершенно иную социальную природу.

Я, между прочим, хоть и живу сейчас в городе Бостоне, но голосовал за КС, в том числе за ту же персонифицированную Собчак, потому что считал и считаю, что революция, которая представляется мне неизбежной, будет все еще буржуазной революцией. Как говорится, буржуазно-демократической. Потому что все, что происходит пока в России, это затянувшаяся на век борьба между феодализмом и капитализмом. А здесь любое лыко в строку. Или почти любое.

Не то чтобы мне нравился капитализм, не то чтобы мне по душе была буржуазность, но в России пока о социально ориентированном капитализме можно только мечтать, как правоверному коммунисту о светлом будущем. И все эти мечты — о независимом суде, о честных выборах, об ответственном и некоррумпированном парламенте — это буржуазные мечты. Что не означает, что переход от номенклатурного постсоветского феодализма к непонятно пока еще какому капитализму может не быть революционным. Только таким и может быть, реформами феодализм в капитализм не превратишь. Как раз путинская власть только тем и занималась, что на рябое советское лицо феодализма накладывала буржуазно-демократический грим. Но непредвзятый наблюдатель видит, что грим всегда на сантиметра два отстает от лица, так как пытается лицо не просто приукрасить, а изменить тотально. Что никогда не получается.

Теперь опять о конфликте в КС. Да, повторим, для борьбы с путинским феодализмом, нужны и те, и эти, и левые, и правые, и реформаторы, и революционеры. Другое дело, что у конфликта между революционерами и адаптантами есть весьма специфический социально-конформистский оттенок, и о нем просто нельзя ни на минуту забывать. И не стесняться его отчетливо акцентировать. Люди, сделавшие себе состояние в ельцинско-путинской России, отличаются от тех, кто этого состояния себе не сделал. Как богатые отличаются об бедных. И надо понимать, что люди, состояние имеющие, прежде всего, не хотят поставить свое состояние под угрозу исчезновения или даже уменьшения. Они не хотят потерять ни состояние, ни свой социальный статус, и если в воздухе запахнет жареным, они без сомнения откажутся от союзаВ  с теми, кто собирается устроить социальный пожар. Это не означает, что они не хотят для родины честных судов и выборов, это означает, что своя буржуазная рубашка почти всегда ближе к телу. То есть они понимают, что их сегодняшний социальный статус с феодальным постсоветским душком и поэтому хотели бы от этого душка избавиться, но не собираются ставить под сомнение ни свой символический, ни свой социальный капитал.

Это значит, что с ними надо и можно сотрудничать, но ровно до того момента, пока конь и трепетная лань в состоянии двигаться в одном направлении. Увы, дело здесь не только в намереньях, но и в рельефе дороги. А этот рельеф сегодня во многом задается властью. Власть своими репрессиями делает дорогу все более непроходимой и ухабистой. Она заинтересована в том, чтобы пугать своих противников, олицетворять сторонников буржуазной революции с террористами и экстремистами, максимально ссорить между собой тех, кто хочет разрушить путинский феодализм. То есть не только левых и правых, но и революционеров и постепеновцев-реформистов. А главное — отделять КС от той публики, которая его избрала или которая ему сочувствует.

Увы (хотя почему — увы?), КС изначально задумывался как орган компромиссный. Понятное дело, я больше сочувствую революционерам, но это эмоциональное, а не рациональное. Главным в минувшем году была неожиданно проснувшаяся гражданственность части российского общества. И только эта гражданственность, требование (вполне буржуазной) честности во всем есть то, за что надо держаться до конца. Возможно, реформисты-постепеновцы и правы в том, что полувосставший народ ближе к ним, к осторожным адаптантам, к буржуазным конформистам, чем к буржуазным же революционерам. Русский народ пуглив и осторожен в своих общественных стремлениях. Он привык к феодализму, потому что феодализм прокламирует привычку, в том числе привычный патернализм, и не очень льнет к капитализму с его свободой и одиночеством от власти. Увы, ведь кроме феодализма Россия ничего не знала, даже ее социализм был феодальным. В 

В любом случае ближе всех к истине, возможно, Максим Блант: мы ждем от КС не столько борьбы мнений (хотя стремление к отчетливости никогда не может быть лишним), сколько вменяемой интеллектуальной работы — работы над потенциальными реформами, концепциями целеполагания, законопроектами, поправками к ним, которые нужны нашему будущему Конституционному собранию, прообразом которого нынешний КС и является. Путинский феодализм обречен только исторически, когда закончится его век, никто не знает. Он может пережить Путина, может в очередной раз пережить своих сторонников и противников. Значит, ценна не артистическая поза, а черновая работа — работа по расширению и углублению протеста, по осмыслению того, что России только предстоит: жизнь в обстоятельствах буржуазных свобод. Это ведь тоже далеко не сахар.В 

Фото ИТАР-ТАСС/ Валерий Шарифулин