В Тегеране начался российско-иранский деловой форум. Параллельно запланировано и заседание межправительственной комиссии двух стран. Уже в ходе открытия форума министр нефти Ирана Бижан Намдар Зангане отметил, что Россия и Иран могут увеличить торговый оборот в 10 раз, до 15 миллиардов долларов в год. Самым крупным совместным проектом должно стать участие российских компаний в экспорте иранской нефти в рамках программы В«зерно в обмен на нефтьВ». Кроме нефти, страдающая от собственных антисанкций Россия может получить из Ирана продукцию его сельского хозяйства. Ожидается обсуждение еще десятков проектов в области энергетики, машиностроения, нанотехнологий, торговли и разработки полезных ископаемых.

И для Ирана, и для России это сближение имеет инструментальное значение. В Москве хотят показать, что Россия по-прежнему может быть медиатором и что есть государства, которые не присоединяются к санкциям и относятся к России достаточно взвешенно и даже доброжелательно, несмотря на ситуацию с Украиной. Для иранцев ситуация несколько сложнее. С одной стороны, они рвутся к прямым контактам с Западом и уже многого достигли в этом направлении. Но при этом Россия всегда остаётся для них дополнительным рычагом воздействия, средством показать, что их политика — независима. Даже идя на уступки, они сохраняют хорошие отношения с Москвой, в том числе — и в военно-технической сфере.

А если добавить к этому происходящее сейчас на Ближнем Востоке, в первую очередь — в Ираке, то складывается совсем любопытная ситуация. Потому что оказывается, что и у американцев, и у Ирана, и у России есть общие проблемы — Исламское государство. Оно уже обрушило ситуацию в Ираке и, если не начнётся широкое взаимодействие по этому вопросу, то пострадают все, и США, и иранцы, а косвенно — и Россия. Потому что боевики, действующие сейчас в Сирии и Ирак, — это потенциальные исламистские акторы на нашей территории. Некоторые из них уже вернулись сюда, что не является хорошей новостью. Поэтому сейчас отношения Москвы и Тегерана надо воспринимать не в двустороннем ключе, а несколько шире.

Но создать какую-то собственную В«альтернативуВ» Западу таким образом нельзя. До прихода к власти Роухани это было возможно, но сейчас ситуация более сложная. Новый президент проводит более взвешенный курс, как по вопросам ядерной программы, так и в плане внутренней политики, и тяготеет к контактам с Западом. Но оставляет себе возможность взаимодействия с Кремлём для того, чтобы сделать американцев более уступчивыми.

При этом и в Иране, и в России огромное значение имеет фактор сочленения религии и политики. В Иране это более заметно, это исламское государство. В России это официально не признаётся, но всё равно присутствует. В обеих странах есть некие В«традиционные ценностиВ», которым духовные лидеры, там — аятоллы, у нас — Церковь, пытаются придать антизападнический характер. Даже при Роухани иранцы неоднократно заявляли, что есть западные ценности, а есть — их собственные. То же самое говорит и РПЦ.

Такая антивестернистская ксенофобия, конечно, сближает эти страны или, по крайней мере, их духовную элиту. Не случайно представители РПЦ неоднократно общались с аятоллами. Какой именно у них шёл разговор, неизвестно, но сами встречи являются символом того, что Россия и Иран претендуют на некую этнокультурную специфику, несовместимую с Западом. Достаточно посмотреть на то, что говорят и те, и другие про В«права человекаВ». Там говорят про мусульманские, шиитские права. А у нас речь идёт если не прямо о В«православных правах человекаВ», то как минимум о каких-то особых правах, существующих только здесь, на В«евразийско-православнойВ» территории.

В 

Фотография ИТАР-ТАСС