В защиту говорильни
Новый труд одного из творцов российской Конституции и основателей партии «Яблоко» Виктора Шейниса «Взлет и падение парламента» (два тома общим объемом почти в полторы тысячи страниц) стал значимым событием в интеллектуальной жизни России. Автор – политолог, экономист, историк – является не только теоретиком, но и практиком парламентаризма, на своем опыте узнавшим и на себе испытавшим особенности современной истории отечественной законодательной власти.
Книга не дает простых ответов - она побуждает к размышлениям о судьбах российской политики. В частности, о том, почему полноценный парламент так и не стал фактором российской политической жизни.
Действительно, при царе Дума была пятым колесом в телеге бюрократического государства, и эпатирующее заявление министра Коковцова о том, что «слава Богу, в России нет парламента», по сути дела, было верным. И царский двор, и бюрократические верхи с трудом терпели орган, рожденный страхом перед смутой и вызванной им неверной оценкой ситуации. Царь так и не смог простить себе уступки, вырванной у него министром Витте в условиях, когда под рукой не нашлось двух-трех энергичных полковников, способных железной рукой подавить революцию. Когда полковники нашлись, манифест об учреждении законодательного органа был уже подписан. Но до самого февраля 17-го царь и его окружение упорно искали возможности для того, чтобы взять эту уступку назад, воспринимая парламент как бесполезную, а то и вредную говорильню.
В советское время к слову «парламентаризм» прилипло определение «буржуазный», равно как к либерализму - прилагательное «гнилой». Однако и съезды народных депутатов СССР и РСФСР мало походили на парламент, больше смахивая на митинговые действа, где конституционные поправки принимали едва ли не с голоса. Более того, в советской бюрократической машине эти митинги были также явлением чужеродным. Не случайно, что еще во время работы съездов начала входить в моду «китайщина» – экономические реформы при жестком зажиме демократии.
Что же до позднего «хасбулатовского» Верховного совета, то он представлял собой не парламент, а альтернативную президентской власти жесткую иерархическую структуру со строжайшей дисциплиной (особенности ее функционирования прекрасно показаны в книге Шейниса, который, как истинный парламентарист, не мог вписаться в рамки подобной структуры). Живучий стереотип о том, что в октябре 93-го из танков расстреливали парламент, лишен всяких оснований: к тому времени в Белом доме находилось лишь явное меньшинство депутатов, собрание которых не имело ни малейшей легитимности.
Другое дело, что конфликт между Ельциным и Хасбулатовым имел печальными последствиями не только гибель людей, но и сильнейшую подозрительность исполнительной власти по отношению к законодательной, полномочия которой были существенно ограничены. И это на фоне того, что страны Центральной и Восточной Европы, осуществляющие, как и Россия, постсоциалистический транзит, по большей части являются президентско-парламентскими республиками. А Эстония, Латвия, Венгрия, Албания – парламентскими (то есть президент там, так же как в Германии или Италии, не избирается всенародным голосованием и является «символической» фигурой).
Именно сильный парламент позволяет исполнительной власти не впадать в искус авторитаризма. Парламентская традиция «уравновесила», к примеру, такого сильного плебисцитарного лидера, как Шарль де Голль во Франции 60-х годов. Именно сильный парламент (орган, который многие до сих пор считают «говорильней») обеспечил либеральную трансформацию Хорватии после смерти авторитарного «отца-основателя» Туджмана. Именно победа оппозиции на парламентских выборах в Словакии привела к тому, что было предотвращено сползание страны к авторитаризму, которое было возможно в случае продолжения доминирования в стране такого властного политика, как Владимир Мечьяр.
В России же сбалансированная президентско-парламентская республика так и не сложилась (понятно, что чисто парламентский ее вариант для многомиллионной и многонациональной России неприемлем). Ущемленная в правах Государственная дума превратилась вначале в учреждение, которое то принимало никчемные эдикты типа получившего определенную известность закона о пчеловодстве, то с упорством, достойным лучшего применения, пыталось выгнать президента из Кремля посредством импичмента. В последние же годы парламент вообще утрачивает чувство корпоративности, свойственное любому цивилизованному законодательному корпусу. Он то дружно голосует за законы о митингах и неправительственных организациях (а точнее, против митингов и означенных организаций), то почти сразу же пересматривает свою позицию и принимает к исполнению поступившие сверху поправки.
И дело не в том, что эти поправки вполне разумно исправляют одиозные положения законопроектов. Важнее другое – прогрессирующая слабость института. Мир знал разные парламенты, в том числе вошедшие в историю как реакционнейшие – возьмем хотя бы ультрароялистскую «бесподобную палату» времен реставрации Бурбонов после окончания наполеоновских войн. Но проходило несколько лет, тенденции менялись, в существующие институты приходили новые люди, в них становилось все больше инакомыслящих. Однако очень трудно оживить парламент, полномочия которого с самого начала носили ущербный характер, а корпоративный дух угасает на глазах.
Виктор Шейнис, один из лучших в стране знатоков законодательной власти, весьма пессимистичен в оценке ее перспектив в России. Рассматривая бытующую точку зрения о благотворности просвещенного абсолютизма, он замечает: «Беда в том, что абсолют очень редко оказывается достаточно просвещенным. А пока приходится констатировать, что развитие российского парламентаризма оказалось снова отброшенным к исходному состоянию и его история поныне остается повестью о несбывшихся надеждах и упущенных возможностях».
Автор - заместитель генерального директора Центра политических технологий
