Встретились два одиночества
Сближение российской власти и Национального фронта Франции неудивительно. В Европе Россия оказалась в фактической изоляции, и отказ от В«Южного потокаВ» является очередным тому подтверждением. А Марин Ле Пен находится в изоляции в родной стране и, несмотря на высокие рейтинги, не имеет реальных шансов ни возглавить страну, ни даже войти в правительственную коалицию.
Понятно, что речь идет не только о В«встрече одиночествВ». Современная Россия стала страной мечты для крайне правых, которые испытывают сильнейший дискомфорт в западном мире. Где расистские шутки, еще несколько десятилетий назад не вызывавшие особых эмоций, сейчас могут прекратить карьеру политика. Где антисемитские высказывания о Холокосте наказываются в одних странах тюремным заключением, а в других – общественным бойкотом. Где все большее количество стран легализует однополые браки по стандартной схеме – пришедшие к власти левоцентристы проводят соответствующий закон через парламент, а правоцентристы, даже взяв реванш на очередных выборах, не могут его отменить. Во-первых, потому что отмена закона, связанного с правами человека, будет немедленно оспорена в Европейском суде со стопроцентными шансами на успех. Во-вторых, так как к тому времени уже немалое количество пар успеют узаконить свои отношения. И, наконец, в третьих – большинство населения западных стран одобряют однополые браки (во Франции – около 60%), в том числе и многие избиратели правых. Неудивительно, что в Великобритании консерваторы решили опередить лейбористов и сами легализовали однополые браки, а в Финляндии именно голоса консервативной (Коалиционной) партии в конце прошлого месяца решили судьбу соответствующего закона – в положительном смысле.
Меняются и церкви, которые все в меньшей степени остаются защитниками некогда незыблемых традиций. В Финляндии евангелически-лютеранская церковь осторожно-благожелательно отнеслась к закону об однополых браках. В результате она за три дня потеряла 13 тысяч консервативных прихожан – цифра, на первый взгляд, немалая, но не очень большая на фоне 4 миллионов, оставшихся в этой церкви. Англиканская церковь однополые браки не одобрила, но нашла компромисс – официальный обряд заменяется неформальной молитвой. Католики настроены куда более жестко, но и здесь не все просто. В Германии епископат (преимущественно умеренно-либеральный) явно тяготился консервативной позицией предыдущего папы Бенедикта XVI – впрочем, по российским меркам папская позиция как раз была либеральной, а немецких епископов можно было бы счесть радикалами. А французские епископы, первоначально активно поддержавшие кампанию протеста против однополых браков, затем сочли за благо мягко от нее дистанцироваться – не желая потерять либеральную часть прихожан и слишком сближаться с Национальным фронтом.
Сейчас же консерваторам приходится столкнуться с новым вызовом – папа Франциск является сторонником реформ, пределы которых до сих пор неясны. И может случиться так, что крайне правым католикам придется делать трудный выбор – или адаптироваться к новым реалиям, или уходить к последователям архиепископа Лефевра, отделившимся от церкви еще четверть века назад.
Так что и в храмах крайне правые не получают ожидаемой поддержки – что, впрочем, не исключает контактов между ними и наиболее консервативной частью клира. Но это слабое утешение – для правых психологически очень трудно оказаться в меньшинстве, так как они исходят из нормативности своих взглядов, освященных религией и традицией. Тем более приятными для них являются современные российские реалии – жесткий антилиберализм, подчеркнутая связь государства и церкви (другое дело, что государство рассматривает церковь сугубо инструментально, но европейские правые в подавляющем большинстве не являются сторонниками теократии), акцент на семейных и нравственных ценностях в государственной политике. В конфликте России и США европейские крайне правые выбирают Россию – для них Америка является страной зла, подавляющей традиционные европейские ценности с помощью В«золотого тельцаВ», медиа и Голливуда.
Отметим и антинатовские настроения европейских крайне правых, которые пытались использовать еще советские спецслужбы – правды, неявно, так как подобные действия противоречили идеологическим приоритетам СССР. Так, в начале 1950-х годов советская разведка установила тайные контакты с неонацистской Социалистической имперской партией, незадолго до этого основанной в ФРГ. Лидер этой партии генерал Ремер (подавивший заговор 20 июля 1944 года) ненавидел англосаксов (по обе стороны океана) больше, чем русских – и его антиамериканская агитация была выгодна Москве. Интересно, что одной из основных целевых аудиторий партии были В«изгнанныеВ» – немцы, бежавшие с востока Германии, спасаясь от Красной армии (понятно, что они не знали об играх политиков, боровшихся за их симпатии). Правда, контакты оказались непродолжительными, так как партию Ремера быстро запретили как антиконституционную. Теперь же идеологический фактор препятствием не является – с крайне правыми можно сотрудничать открыто, на базе традиционных ценностей и все того же неприятия Америки.
Однако возникает закономерный вопрос об эффективности такого сотрудничества. Для крайне правых большой проблемы нет – они от этого сотрудничества получают вполне осязаемые выгоды (вспомним знаменитый кредит, полученный Национальным фронтом от одного из российских банков). В условиях, когда открыто поддерживать крайне правых в Европе репутационно не выгодно – можно других клиентов потерять, – альтернативные источники финансирования являются совершенно не лишними. Тем более что европейское законодательство подобные форматы сотрудничества не запрещает (что бы ни говорили российские борцы с иностранными агентами).
А вот для России ситуация выглядит не слишком перспективной. В отношении Национального фронта действует жесткий принцип исключения, то есть отстранения от участия во власти и недопущения реального влияния на принятие политически важных решений. Этот принцип основан на двух составляющих – мажоритарной избирательной системе в два тура и В«республиканском консенсусеВ». В«МажоритаркаВ», в отличие от пропорциональной системы, не дает автоматического представительства в парламенте партии, даже имеющей высокий рейтинг – ей надо еще провести кандидатов-одномандатников, причем для победы в первом туре нужно абсолютное большинство голосов (которого В«новичкуВ», не имеющему депутатского мандата, добиться очень трудно). А в межтуровый период вступает в силу В«республиканский консенсусВ» – ни одна из партий, претендующих на участие в формировании правительства, не может поддержать кандидата-В«националистаВ». В 1998 году это правило нарушил влиятельный голлист Шарль Мийон, занимавший ранее пост министра обороны – и тут же был изгнан из своей партии, на чем его политическая карьера и закончилась. В этих условиях победа представителя Национального фронта на выборах в округе является редчайшим событием – на последних выборах это удалось сделать только двум соратникам Марин Ле Пен (кстати, сама лидер националистов в парламент не прошла).
Понятно, что принцип исключения носит дискриминационный характер, и часть избирателей оказывается не представленной в парламенте. Но исключения свойственны любым обществам – другое дело, чем они вызваны и в какой форме проявляются. В России из политической жизни исключаются наиболее модернистские группы общества, во Франции – те, которые голосуют за политические силы, угрожающие демократии. И Национальному фронту никто не мешает в виде некоторой компенсации получать депутатские мандаты в Европарламенте, выборы в который проходят по пропорциональной системе (в нынешнем году Фронт даже победил на этих выборах, которые французы не считают особенно важными лично для себя). Не лишают регистрации, не снимают с избирательной кампании. И в президентских выборах кандидат от Фронта регулярно участвует – правда, когда в 2002 году Жан-Мари Ле Пен вышел во второй тур, то избиратели социалистов и коммунистов пошли голосовать за чуждого им Жака Ширака. В«Республиканская солидарностьВ» никуда не исчезла – и нет оснований полагать, что на выборах 2017 года ситуация будет иной.
Единственное – у Ле Пен-дочери рейтинг выше, чем у Ле Пена-отца. Но для первого тура это не очень важно – и, кроме того, у рейтинга мадам Ле Пен есть предел. В сентябре нынешнего года за нее были готовы проголосовать 28% избирателей, более того, во втором туре она могла бы обойти Олланда (но не Саркози, который в этом случае одержал бы убедительную победу). Но речь в данном случае идет о протестных настроениях – в то числе и о неприязни к действующему президенту – которые проявились и на выборах в Европарламент. Да и до избирательной кампании еще много времени, и далеко не факт, что Марин Ле Пен удастся удержать свой нынешний рейтинг. Она приложила немало сил для того, чтобы сделать образ Национального фронта более умеренным, приемлемым для центристских избирателей. Но ей не всегда удается успешно играть свою роль – иногда вдруг вырывается реальный, а не сконструированный образ. Недавно во время бурных дискуссий по поводу пыточных методов ЦРУ она вдруг заявила, что есть случаи, когда пытки оправданы. Потом дезавуировала свои слова, но слово ведь не воробей.
Поэтому ставка на В«националистовВ» выглядит лишь В«нашим ответом ЧемберленуВ», стремлением показать Западу, что Россия имеет своих сторонников в чужом лагере. Да еще можно показать россиянам, что на стороне Москвы находится чуть ли не следующий президент Франции. Других аргументов для России дружить с французскими В«националистамиВ» не видно.
Автор — первый вице-президент Центра политических технологий
Фото ЕРА/ТАСС
