Пока рулил по пробкам, слушал Венедиктова. Был поздний вечер пятницы, и пробка образовалась оттого, что в одну сторону стояло шесть разбитых машин, и в другую сторону – шесть разбитых машин. Так что слушать Венедиктова было очень комфортно.

К слову сказать, разбились эти машины не просто так, а, видимо, потому что наш город уже бог знает сколько времени находится в состоянии перманентного улучшения. Многие неопытные водители, среди которых попадаются хрупкие молодые девушки на очень больших машинах, вляпываются в этот процесс улучшения на полной скорости, но оказываются зачастую морально не готовы, когда вдруг обнаруживают на трассе, с понтом косящую под скоростную, полное исчезновение асфальта. Или пропадание своей полосы, из-за чего по каким-то криво нарисованным желтым линиям надо в темноте рулить по чужой. При этом обычно три машины стараются протиснуться в щель, где проходят только две. Но кого волнуют эти трудности? Мэр Собянин принес скупое извинение. Ключевое слово здесь – В«скупоеВ». В конце концов, вы еще спасибо ему скажете, что не Беломорканал он тут строит. А мог бы, персонаж, похоже, как раз из этой оперы…

Итак, Венедиктов. Раз тысячу он повторил, что судили бывшую начальницу департамента Васильеву по политическому процессу, и потому нормальный правозащитник должен к ней относиться точно так же, как к режиссеру Сенцову. Записал на корочку: если вы осуждаете политические процессы вообще, политический процесс в отношении Сенцова, в частности (а он же политический, правда?), то точно так же вы должны осуждать и политический процесс в отношении Васильевой. А потому должны радоваться ее освобождению. А ее, кстати, уже и освободили. Так что радость честных людей мира не напрасна, и правда на 50% победила! Однако слушатели В«Эха МосквыВ», тысячи и тысячи других не пропивших мозги соотечественников, кажется, не очень поверили в этот раз Венедиктову и не согласились уравнять процесс против Васильевой к процессу против Сенцова, тем более к процессу Промпартии в тридцатом году.

Более того, многие проявили просто расстраивающую Венедиктова черствость и непоследовательность, требуя, чтобы политзаключенного Сенцова немедленно отпустили, а политзаключенную Васильеву, наоборот, засадили на подольше, в этом увидели они справедливость. В«Как же так?! — вопрошает мэтр более-менее свободного радио. — Почему такое неравенство? Разве идеальный суд в России не должен быть беспристрастным? Ведь политическая месть режима, что в отношении Сенцова, что любовницы некогда всесильного министра обороны, одинаково неприемлемы, и в демократическом правовом будущем нашей страны, которое когда-нибудь да наступит, должны быть одинаково искорененыВ».

И это все было, конечно, очень правильно и убедительно, но… почему-то Венедектову в этот раз не очень поверилось. Наоборот, в этот раз захотелось немножко защитить дорогих не пропивших мозги россиян. Влезть в их шкуру. Понять, как они думали. Почему они стали такими черствыми.

Венедиктов напирает на то, что никаких доказательств относительно Васильевой следствием не представлено. Как и по Сенцову. Все ранее сказанное и показанное (например, в фильме А. Мамонтова) суть сталинско-бериевская постановка. Никаких нет улик, что они там с Сердюковым или с кем-то еще выставляли госсобственность по одной цене, а другую, большую цену, пилили и клали в карман, как это, признаемся, принято сплошь и рядом. И квартира-то ее в результате ужалась прямо-таки до четырехкомнатной хрущобы. И алмазы, которые лопатой грузили следователи под софиты и телекамеры в грузовики, превратились в никому не нужную бижутерию. А когда дошло это дело до суда, все увидели, что болваны-следователи лопухнулись, неправильно описали изъятия, все бумаги перепутали, а доходы по сделкам, которыми ранее пугали обывателя, благополучно отправились в бюджет. За исключением маленькой маржи. Но мы же не звери и в рыночной экономике живем.

И суровые московские судьи только руками развели: как же мы можем судить такую святую? Клевета, да и политический умысел стали явными. И возник тот самый тяжелый этический момент, о котором твердит Венедиктов. Не нравятся народу успешные управленцы, а предъявить-то им нечего!

В«Надо нам немедленно Васильеву отпускать, — понял суд. — Из-под домашнего ареста — точно. Чтоб могла она делать маникюр-педикюр на чистом воздухе, чтоб самолично носила свои милые стишки в редакцию, а не слала их, как черный человек, по e-mailВ». И обязательно так бы и поступили, если бы не обвинительный уклон нашего правосудия. Если бы не невнятность наших правозащитников, требующих крови невинных. И если бы не политический заказ неведомых злых сил, ополчившихся на все связанное с бывшим министром обороны. Все это не позволило восторжествовать справедливости сразу.

Вот тут бы и возмутиться дорогим россиянам, хлопнуть кулаком по столу. Как же так у нас в судах получается? Доказательств нет, следствие развалилось, пострадавшие загадочно потеряли интерес к процессу, всесильный некогда министр все объяснил, а все равно вроде бы поехала наша героиня во Владимирскую область, как декабристка какая. ( В«Вроде быВ» – потому что одновременно видели ее выходящей из банка ВТБ, но могли обознаться.) И совсем это было бы морально непереносимо для не пропивших мозги россиян, да и для пропивших тоже, если бы на наше общее счастье — нашелся в той глухомани принципиальный судья Илья Галаган.

Я видел его фотографию: молодой, бледный, с признаками хронического недоедания. Со взором горящим, не испорченный московским нравами. Прямо Дзержинский в молодости, когда тот беспризорников ловил. Галаган сразу смекнул, где правда, кто враг и чем это для него может кончиться. Скалькулировав все опасности, которые, однако, перевесила потребность быть на правильной стороне. И с разбегу прыгнул на амбразуру. Немедленно во всем разобрался и, преодолевая давление темных сил, немедленно же Васильеву отпустил. Он бы и руку не побоялся ей пожать, а, может быть, и обнял бы ее со слезами на глазах, развеивая мрак политического заказа. Если бы… имелась Васильева в наличии. Если бы пришла она в этот суд. Но как бы это все произошло одними только обменами бумаг. И по тем же бумагам вышла в тот же день Васильева из узилища, детально освоив за прошедший месяц профессию подсобного рабочего.

Тут бы и сказке конец. Но я помню: когда затонула подлодка В«КурскВ», тогда вся страна узнала о капитане Колесникове. Задыхаясь в трюме, капитан Колесников писал нам наверх письмо. О нем сложили песни. Это была настоящая оптимистическая трагедия. С плохим концом, но с верой в будущее. Говорили даже, что вот на таких людях, как Колесников, до сих пор держится Россия. Теперь видим: неправда это, есть еще Илья Галаган, на нем тоже держится Россия.

Это два полюса – Колесников внизу, в морской пучине, вдыхает последние глотки воздуха. Он задохнулся потому, что у Министерства обороны не было денег на водолазов и батискафы. И Гагалан — наверху, тоже рискует, в судейском кресле вершит справедливость, оправдывая грамотных управленцев из Министерства обороны, чтобы заработали они в будущем те деньги капитану Колесникова на водолазов и батискафы.

Колесников, правда, не подождал, задохнулся. И как сказал президент про лодку: В«Она утонулаВ». Но Галаган-то остался! Васильева осталась! Они теперь за Колесникова. Держат вахту на студеном ветру. Олицетворяют все самое ценное (в буквальном смысле этого слова), что есть в нынешней России. И одно лишь жаль, что нельзя послать Галагана к Сенцову, получившему сталинский срок не за что. Что нет такой командировки. Галаган-то — один, и его пока хватило лишь на одну Васильеву.

Вот это плохо, вот это не универсально, вот это пытаются уместить в своем сознании дорогие не пропившие мозги россияне. Вот почему они не разделили в этот раз правовой морализм Венедиктова.


Фото Вячеслав Прокофьев/ТАСС