Из Недодумца. Часть 3
— Где твои сорок охранников? – строго спросил при встрече Гриша Чхартишвили, он же Борис Акунин. Я понял, что опять что-то упустил из своей жизни.
— Хочешь узнать о себе правду – иди в депутаты! — радостно сформулировал в том же застолье добродушнейший Петя Вайль.
Узнавать о себе правду я не переставал все эти два месяца – из прессы, из интернета, иногда от приятелей… Сорок охранников – полбеды! То вдруг кто-то видел меня в приемной у шарлатана Грабового (надо полагать, пришел я договариваться насчет вечной жизни), то добрая знакомая при встрече доверительно сообщила: милиция знает о моей педофилии.
Когда я обрел дар речи, выяснилось: ее приятель, майор, перепутал меня с другим педагогом Дворца пионеров на Ленинских горах, где я преподавал в юности — по поводу коллеги действительно заводилось уголовное дело.
Вечная жизнь – Бог с нею, а вот исчезновения из послужного списка педофилии мне было жаль. Нам, миллионерам-онанистам-разорителям-пенсионеров, это было бы к лицу! Но направление вектора давно было понятно, и я с нетерпением ждал описанных у Марка Твена девятерых детей различного цвета кожи, бегущих ко мне с криком «папа, папа»…
Увы. Про своих новых детей ничего узнать не довелось, зато я узнал много нового о жене и родителях. Из письма некой Софьи Моисеевны Шляман из Израиля (письма, полного драматизма и широко разшедшегося по интернету) выяснилось, что мои родители, еврейские националисты, не приняли в дом мою русскую жену Людочку, давнюю подругу Софьи Моисеевны. (Для справки, для будущих компроматов: любимый дедушка моей русской жены при рождении был назван именем Иегуди, а саму жену зовут исключительно Мила, и всякий, кто попробует называть ее «Людочкой», отправится, уверяю вас, гораздо дальше Израиля.)
Но не будем отвлекаться от сюжета «письма», там еще очень много интересного. Ну, например: дочь, разумеется, не моя, а прижитая. Впрочем, по Софье Моисеевне, ее подругу «Людочку» можно понять: дело в том, что я латентный маньяк, причем маньяк и импотент одновременно.
Не скрою от вас: появление этой статьи резко повысило интерес ко мне женской половины избирателей! В бессильной зависти позвонил Сергей Пархоменко. Ты, говорит, редкий экземпляр, Шендерович, у тебя два хера! Одним ты маньяк, другим импотент. Да, говорю, евреи умеют устраиваться… Хочешь так же – иди баллотируйся, скатертью дорога!
Чуть не забыл. Никакой Софьи Моисеевны Шляман в Израиле, разумеется, нет и не было. Я был в этом уверен с самого начала, но на всякий случай уточнил в израильском посольстве. И точно! Имя, стало быть, из головы, а текстик – оттуда же, откуда весь остальной креатив.
Ничего другого толком не умеют, но зато это – сколько угодно. Наследственность, знаете ли. «Клим Чугункин… Стаж!» — как говаривал профессор Преображенский, глядя на изводящего водку Шарикова…
Но вот что интересно: в какой-то момент, в согласии с диалектикой, количество черного пиара перешло в качество, и я вдруг поймал себя на том, что перестал съеживаться в ожидании новой порции дерьма. Я оценил совокупные усилия, прилагаемые к моему утоплению, и парадоксальным образом ощутил это как признание.
«Они боятся! — написала мне в частном письме пораженная происходящим журналистка, моя хорошая знакомая, чем и объясняется экспрессивность лексики. – Витя! О.уеть! Они на самом деле боятся!»
Они на самом деле боялись, и я этого, честное слово, не ожидал.
Обсудить "Из Недодумца. Часть 3" на форуме— Хочешь узнать о себе правду – иди в депутаты! — радостно сформулировал в том же застолье добродушнейший Петя Вайль.
Узнавать о себе правду я не переставал все эти два месяца – из прессы, из интернета, иногда от приятелей… Сорок охранников – полбеды! То вдруг кто-то видел меня в приемной у шарлатана Грабового (надо полагать, пришел я договариваться насчет вечной жизни), то добрая знакомая при встрече доверительно сообщила: милиция знает о моей педофилии.
Когда я обрел дар речи, выяснилось: ее приятель, майор, перепутал меня с другим педагогом Дворца пионеров на Ленинских горах, где я преподавал в юности — по поводу коллеги действительно заводилось уголовное дело.
Вечная жизнь – Бог с нею, а вот исчезновения из послужного списка педофилии мне было жаль. Нам, миллионерам-онанистам-разорителям-пенсионеров, это было бы к лицу! Но направление вектора давно было понятно, и я с нетерпением ждал описанных у Марка Твена девятерых детей различного цвета кожи, бегущих ко мне с криком «папа, папа»…
Увы. Про своих новых детей ничего узнать не довелось, зато я узнал много нового о жене и родителях. Из письма некой Софьи Моисеевны Шляман из Израиля (письма, полного драматизма и широко разшедшегося по интернету) выяснилось, что мои родители, еврейские националисты, не приняли в дом мою русскую жену Людочку, давнюю подругу Софьи Моисеевны. (Для справки, для будущих компроматов: любимый дедушка моей русской жены при рождении был назван именем Иегуди, а саму жену зовут исключительно Мила, и всякий, кто попробует называть ее «Людочкой», отправится, уверяю вас, гораздо дальше Израиля.)
Но не будем отвлекаться от сюжета «письма», там еще очень много интересного. Ну, например: дочь, разумеется, не моя, а прижитая. Впрочем, по Софье Моисеевне, ее подругу «Людочку» можно понять: дело в том, что я латентный маньяк, причем маньяк и импотент одновременно.
Не скрою от вас: появление этой статьи резко повысило интерес ко мне женской половины избирателей! В бессильной зависти позвонил Сергей Пархоменко. Ты, говорит, редкий экземпляр, Шендерович, у тебя два хера! Одним ты маньяк, другим импотент. Да, говорю, евреи умеют устраиваться… Хочешь так же – иди баллотируйся, скатертью дорога!
Чуть не забыл. Никакой Софьи Моисеевны Шляман в Израиле, разумеется, нет и не было. Я был в этом уверен с самого начала, но на всякий случай уточнил в израильском посольстве. И точно! Имя, стало быть, из головы, а текстик – оттуда же, откуда весь остальной креатив.
Ничего другого толком не умеют, но зато это – сколько угодно. Наследственность, знаете ли. «Клим Чугункин… Стаж!» — как говаривал профессор Преображенский, глядя на изводящего водку Шарикова…
Но вот что интересно: в какой-то момент, в согласии с диалектикой, количество черного пиара перешло в качество, и я вдруг поймал себя на том, что перестал съеживаться в ожидании новой порции дерьма. Я оценил совокупные усилия, прилагаемые к моему утоплению, и парадоксальным образом ощутил это как признание.
«Они боятся! — написала мне в частном письме пораженная происходящим журналистка, моя хорошая знакомая, чем и объясняется экспрессивность лексики. – Витя! О.уеть! Они на самом деле боятся!»
Они на самом деле боялись, и я этого, честное слово, не ожидал.
