Леонид Гозман, политик, президент движения В«Союз правых силВ»:

Нет ничего удивительного в том, что такое идёт на государственных каналах. Наша идеология стоит на ложных предпосылках. В картине мира, поддерживающей стабильность нашей системы, Земля плоская и стоит на трёх китах. Например, говорится об успехах В«русского мираВ», но при этом игнорируется тот элементарный факт, что количество людей, говорящих по-русски, по всему миру сокращается год от года. Число людей, изучающих русских, тоже сокращается, значительная часть наших бывших вассалов и колоний перешла на латиницу, а Русская православная церковь находится в изоляции.

Можно спорить об определении В«русского мираВ», но интуитивно понятно, что он как-то связан с культурой, языком, может быть, церковью. И он отступает, а не наступает. Этому можно радоваться, можно огорчаться, можно искать пути изменения ситуация, но глупо отрицать реальность. А наше государство эту реальность отрицает. И оно делает так всегда. В«НастамнетВ», ребята, которые ездили посмотреть шпиль Солсберецкого собора, и всё остальное. Идеологическим врагом системы являемся не мы, а реальность как таковая.

Такое уже было. Сталинский мир стоял на искажении реальности и не выносил столкновений с ней. Почему Сталин так ненавидел людей, вернувшихся из Европы с победой? Потому что, когда 22 июня гитлеровские войска попёрли вперёд, то выяснилось, что они не подчиняются приказам Сталина. Директива номер 1 Верховного главнокомандующего была следующей: В«Отбросить врага на его территорию, но границу не переходитьВ». То есть он абсолютно не понимал, что происходит, и начинал верить в то, что говорилось по его приказу. А люди, которые воевали и вернулись оттуда живыми, понимали, что мир устроен иначе.

Поэтому врагами системы всегда были образованные люди. Сталин называл Бухарина В«наш грамотейВ», и в этих словах, очевидно, читались строки будущего приговора. Грамоту и учёных, кроме тех, которые могут сделать бомбу, ненавидели всегда. И это происходит сейчас.

Анатолий Голубовский, журналист, искусствовед:

Строительство нового храма на территории Сретенского мужского монастыря, или Сретенского подворья, это, история, скажем так, сомнительная с очень многих точек зрения. Прежде всего — инициатором этого проекта является член президиума Президентского совета по культуре, при этом ещё и ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре, известный писатель и кинематографист Тихон Шевкунов. То есть человек, который, одновременно являясь наместником Сретенского подворья, должен заботиться о том, чтобы существующее законодательство, связанное с историческим наследием, соблюдалось. При этом всё, что связано с этим строительством, идёт в разрез с законодательством.

Новая стройка может начаться только в случае, если будут изменены границы охранной зоны. В данном случае это намного важнее того, какие здания внутри Сретенского подворья сносят, а какие нет. Вполне возможно, что выбор падёт на какие-то хозяйственные постройки, действительно не представляющие исторической ценности, или на здания, которые, как выражаются московские чиновники, неузнаваемо изменили свой исторический облик. Важно то, что на этой территории по закону нельзя строить ничего нового. И знаком времени является то, что инициатором этой затеи является, подчеркну, член президиума Президентского совета по культуре, человек, отвечающий за всю культуру в патриархии.

Вторым очень серьёзным моментом является сам проект, который, на мой взгляд, не то что не украсит Москву, а очень важную, почти символическую ценность такого пространства, как Бульварное кольцо, эта часть Лубянки, где стоит Сретенское подворье, просто убьёт. Потому что это — огромное по площади строение с совершенно невероятными лестницами и прочими В«красивостямиВ». Эскизный проект, который выиграл конкурс, выполнен художником Юрием Купером и архитектором Дмитрием Смирновым. Этот архитектор представил самый чудовищный из всех вариантов. И если вообще строительство может нанести ущерб монастырю, то конкретно этот проект, само это здание, нанесёт удар под дых всей Москве. Он испортит облик города, и без того не идеальный.

Лужкову, хочу сказать, такая история и не снилась, честно. Со всеми его ужасными интервенциями в историческую застройку, с большими и серьёзными проектами, это, конечно, не лужковская история. Это уже новый этап, этап восторжествовавших В«православия, самодержавия, народностиВ», и памятником этой триаде и станет этот храм, в случае если он, не дай Бог, будет построен.

В принципе все представления о том, какой быть Москве, должны материализовываться, например, в Генплане. Прежний Генплан Москвы, который то принимали, то корректировали, вроде как не существует, это проект как бы отвергнутый. Существуют какие-то градостроительные соображения, связанные с расширением Москвы, так называемой Новой Москвой, с тем, где должны располагаться новые станции метро и пр. А что касается облика — ничего подобного нету.

Есть молодой, действительно качественный, с европейской практикой архитектор Сергей Кузнецов, возглавляющий сегодня Москомархитектуры. Но очень многие решения, которые там принимаются, вызывают большое количество вопросов у экспертов. Например, известный архитектурный критик и журналист Григорий Ревзин не так давно покинул архитектурный совет, потому что он не может мириться с тем, что предлагается. Конкурсы действительно стали намного более прозрачными, более честными, в них принимают участие классные молодые архитекторы, зарубежные архитекторы, эти конкурсы невозможно даже сравнить с тем, что происходило при Лужкове — но очень многие специалисты считают, несмотря на это, что даже хороший проект, стоящий в неправильном месте, может нанести серьёзный ущерб городу. Но вся беда в том, что у властей нет представления, как должен выглядеть и развиваться город в целом. В сущности, Генеральный план — это фиксация правил, какие вещи возможны, а какие нет. А мы живем без правил.

Александр Копировский, профессор Свято-Филаретовского православно-христианского института, преподаватель церковного искусства:

У меня не было никаких сомнений, когда вся эта кампания только начиналась, была на уровне проекта, что архимандрит Тихон Шевкунов пробьёт это дело, и даже не особо нужно будет пробивать. Он это сделает, потому что это мейнстрим, это в ключе современного восприятия властью Церкви, что она должна выглядеть внушительно. Ну и, к сожалению, некоторые церковные силы тоже хотят выглядеть внушительно, вполне по-светски, хотя и в таких церковных формах. Поэтому для меня это не причина для удивления, и я могу сказать только то, что это очень печально по целому ряду причин.

Во-первых, потому, что закон по охране памятников, который, конечно, не Божий закон и может меняться, расширяться, изменяться, дополняться, но всё-таки — это закон. И если уж его изменять, то его надо изменять, а не делать так, что он для кого-то не работает. Аналогия, к сожалению, напрашивается. Так нельзя. Храм — это общее дело, не частное дело отдельного человека или отдельных людей, абсолютно, по-моему, уверовавших в свою непогрешимость, больше, чем Римский папа, и считающих, что всё, что они делают, прекрасно и необсуждаемо. Они же хотят как лучше! А окончание фразы всем известно.

Второй момент — мне, конечно, вспоминается Александр Пушкин с его замечательной фразой В«здесь будет город заложен назло надменному соседуВ». Ну, кто там на Лубянке надменный сосед — думаю, все знают прекрасно, напоминать не надо. Однако не очень понятно, с какой стати это ему назло, скорее наоборот — там полный альянс с этой организацией. И тогда непонятно, кому бросается вызов. А это очевидный вызов — сделать огромный храм, что-то для этого снести. Конечно, скажут, подумаешь, снесли, сносится и гораздо больше. Это подход Иванов родства не помнящих, которые считают, что они всегда сделают гораздо лучше. Но это — не лучше, совсем не лучше. Можно обсуждать и сами эти формы, стилизованные, то есть, в общем, мёртвые, но это даже не важно.

Важно другое, самое печальное — совершенно выпал смысл и образ. В честь кого ставится этот храм? Если он ставится в честь новомучеников, то как можно строить громаду на 10 тысяч квадратных метров, которая подавляет всё вокруг и совершенно не соотносится с представлением о новомучениках и исповедниках? А об этом и надо думать! Не о том, какой формы там купола, какой формы закомары, а как создать тот образ, который был бы адекватен тем, в честь кого он создаётся. Тут, мне кажется, получилось совершенно мимо. И я вспоминаю замечательные слова митрополита Антония Сурожского: В«Церковь должна быть так же бессильна, как БогВ». Я помнил, что это слова владыки Антония, но на всякий случай полез в Интернет проверить, а он мне выдаёт: вы, наверное, хотели сказать: В«Церковь должна быть так же сильна, как Бог?В». Так вот, нет, ровно наоборот.

Церковь, в самом широком смысле, должна понимать, что у неё великое прошлое, и в смысле культуры это прошлое, оно уже есть. Но её настоящее будет только тогда великим, когда она сможет отойти от попыток вернуть себе имперские формы. Огромный собор был хорош, когда вокруг стояли маленькие одноэтажные деревянные и каменные домики. Но когда вокруг стоят огромные дома, попытки сделать что-то такое колоссальное — это значит сражаться. Значит подавлять, а это совсем не образ Церкви. Как ни печально, вспоминаются слова Евангелия, что В«строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведниковВ», а сами им не подражаете. Ведь главное — научится жить, как новомученики и исповедники, выступать против зла, которого в этом мире очень много. Но против него не надо выступать громадными зданиями, против него надо выступать чем-то другим. Любовью, терпимостью, вниманием. Потеряно это чутьё, ощущение, очень тонкое, тут не место борьбы, криков В«нельзя-можноВ», но, мне кажется, дух здесь отсутствует.

И поэтому создаётся, не побоюсь этого слова, церковный аналог Дворца Советов. Ну зачем этот В«ТитаникВ» церковный, зачем эта громадина, совершенно не соответствующая положению церкви сегодня? Это остаётся только оплакать. Ну а будет это или нет — уже не наша воля. Храм, сам по себе, вещь всегда хорошая, храмов не хватает, даже в центре, где их много. Но если они будут ставиться таким образом, мы, боюсь, больше потеряем, чем приобретём.

Лев Рубинштейн, поэт, публицист:

Разумеется, это право любого университета — давать столь видному персонажу любые награды, но мне это не кажется ободряющей новостью. Потому что мы все понимаем, что такое Мединский, что он, хотя и министр культуры, но к актуальной современной культуре никакого отношения не имеет, что он человек невежественный и дремучий. И конечно, история о том, что такой человек вдруг получает награду от европейского университета, выглядит достаточно скандально и экзотично. Я являюсь одним из ряда деятелей культуры и гуманитарной науки, кто подписал письмо недовольства против этого решения, хотя, на мой взгляд, ничего особенно страшного не произошло. Но со стороны вполне авторитетного университет такой выбор выглядит странным.

Зачем это нужно самому Мединскому — интересный вопрос. Он является одним из тех людей во власти, которые страдают откровенным раздвоением личности. С одной стороны, они постоянно ругают Запад и всё время повторяют, что Россия не Европа, но при этом для них совершенно очевидно, что настоящее, подлинное признание — это признание на Западе. И они в общем абсолютно правы, потому что для любого человек, имеющего отношение к культуре и науке, международное признание важно, но при этом не надо говорить, что у России свой путь, что она существует отдельно, что она главнее всех и что нам совершенно неинтересно, что о нас думают. Получается, когда Мединский говорит, что В«намВ» не интересно, непонятно, кого он имеет в виду, потому что ему самому-то это как раз очень важно.

Алена Солнцева, журналист, театральный и кинокритик:

Монологи Мединского про то, что Россия не Европа, вызваны комплексом неполноценности, попыткой негативной самоиндентификации, тем самым Европа становится архиважным объектом. На самом деле никакого забора никто возводить не собирается, напротив, хочется, чтобы тебя заметили и сочли ужасно важным именно те, кого ты пытаешься свергнуть с пьедестала и "взрослого", и "значимого". Очень подростковое сознание.Кроме того, первоначально про скандал не было известно, он возник уже после решения университета.

Италия — большая европейская страна, с давними гуманитарными традициями , поэтому она разная. Каждый университет, каждый город может иметь свой взгляд, нет единой Италии, договорившейся с собой в отношении Мединского. Венецианский университет имеет какие-то свои с ним отношения, вообще в Италии многие благосклонны к русским и России, всегда были разветвленные связи, в том числе и финансовые, в области культуры, так что я думаю, это скорее дипломатический шаг, чем идеологический.

Вообще вопрос об отношении европейцев к России очень сложный. Есть массовое сознание, есть специалисты. Есть люди, для которых Россия — страна высокой классической культуры, Достоевский-Толстой-Чехов, русский балет, Дягилев-Нижинский, Стравинский-Рахманинов, русская усадьба, миф о прекрасном русском дворянстве, Тургенев-Виардо. Есть образ русского большевика в ушанке, с автоматом калашникова и атомной бомбой в рогатине. Есть русские мафиози в малиновых пинджаках, русские потаскушки Наташи в больших количествах, толстые животы, большие лихие деньги, показная щедрость. И все это по отдельности...
Насколько я могу судить, настоящая Россия малопонятна европейцу. И их путает то, что русские на вид белые, христиане, с развитой литературой, театром, наукой, а с другой стороны —- страшные лагеря, разбой, отсутствие свободы и несоблюдаемые законы.... Конечно, это интересно, но недостаточно экзотично, чтобы описывать русских как китайцев или японцев, отстраненно. Русские -- странные. И не свои, и не чужие. Впрочем, в Италии люди вообще доброжелательны и открыты, Италия живет туризмом, что способствует высокой степени толерантности. Русским здесь рады, если те приезжают тратить деньги.
И хочу напомнить, что если в Каннах русский фильм всего один раз победил в 1958 году — В«Летят журавлиВ», — то в Венеции русские фильмы побеждали часто — и Сокуров, и Звягинцев, и Тарковский.

Варя Горностаева, главный редактор издательства В«CorpusВ»:

В первую очередь, ярмарка Non/fiction в этом году отличается тем, что она посвящена памяти одного конкретного человека: Бориса Владимировича Дубина. Non/fiction всегда была очень содержательной, с понятной и актуальной программой, но в этом году она ещё более содержательная, благодаря этому посвящению.

А в целом ярмарка в этот раз другая просто потому, что происходит в другой ситуации. И страна отличается от той, что была год назад, и Москва другая, и, соответственно, ярмарка не такая, как раньше, с другими настроениями. Но это по-прежнему те же прекрасные и симпатичные люди, которые приходили туда раньше. Это уже узнаваемые и ожидаемые лица.

Ощущения, что кто-то теряет интерес, нет. Хотя надо понимать, что Non/fiction не отражает общие тенденции в стране. Она всегда была специальной, там выставляются далеко не все издатели, а только те, кто издаёт книги вдумчиво. Это те, кто заботятся о своём читателе, думают о нём, уважают его. И читатель приходит соответствующий: взыскательный и понимающий. Так что ярмарка отражает только тенденции внутри отдельного сообщества, довольно большого, но не охватывающего всю страну.

Никакой специальной В«патриотическойВ» литературы там нет. То, что мы теперь понимаем под этим словом — это не материал non/fiction, хотя что-то подобное, конечно, было представлено.

Борис Пастернак, генеральный директор издательского дома В«ВремяВ»:

Основное отличие ярмарки в этом году — важное и печальное: она посвящена памяти Бориса Дубина. Он был интеллектуальным центром окололитературной мысли, и сегодня тут прошло целое заседание, когда в битком набитом зале собрались люди, которые его вспоминали, показывали документальные кадры, интервью. Дубин был культурологом, социологом и блестящим переводчиком, прекрасно писал и, самое примечательное, что он очень интересовался книжным процессом как исследователь. Каждый год он изучал, что и как читается. Он сообщал очень тревожные вещи относительно В«читательской катастрофыВ» ещё до того, как это всё стало активно развиваться. Как социолог он такие процессы понимал очень хорошо.

Второе отличие — в центре главного зала находится большое В«каре прилавковВ» Альянса независимых издательств. Это объединение множества мелких издательств, как правило, ориентирующихся на интеллектуальную литературу. Множество важных книг выходит именно у них. Год назад они были только в фойе, а сейчас оказались в самом центре, на почётном месте. На мой взгляд, это — правильно и заслужено.

А в остальном всё, как и раньше. Все важные имена и бренды сохранились. Единственное, не видно толстых журналов, хотя и они где-то должны быть. Впрочем, они переживают на лучшие времена сейчас, их выгоняют, выселяют и лишают помощи.

Относительно ситуации в стране есть ощущение некоторой сплочённости. Интеллектуальная среда почувствовала угрозу для себя и объединилась. Тут нет признаков раскола, когда половина плетёт своё вЂ” сколько людей здесь я ни встречал, мы разделяем одну точку зрения.

Но на ситуацию в литературе, кроме внутриполитической ситуации, влияет ещё такой фактор, как жёсткая конкуренция с электронной книгой, скачиванием и чтением в Интернете. Даже несколько удивительно, что бумажные книги ещё продаются. И как ситуация будет развиваться дальше, предполагать сложно, потом что зона обитания бумажных книг съеживается. Они есть, но тиражи существенно меньше, чем раньше. Что-то, выходящее в количестве больше 15000 экземпляров — уже бестселлер. Хотя реально читают гораздо больше. И все ходят тут и кивают друг другу, что да, плохо дело.

Светлана Алексиевич, писатель:

Сегодня во всём мире жанр non/fiction очень интересен и пользуется большим успехом. Это понятно, потому что мы стали свидетелями разочарования в возможностях нашего воображения. Реальность оказалась неожиданней и не понятней, чем можно было ожидать. И сегодня на ярмарке было очень много людей, очень много книг, и всё прошло чрезвычайно интересно. Думаю, что этот жанр будет главенствовать ещё долго.

Но российская литература в этом процессе на сегодняшний день занимает очень скромное положение. Мы всё ещё живём за счёт Толстого, Чехова и Достоевского, а все остальное существует в очень скромных вариантах.

Даниил Дондурей, культуролог, главный редактор журнала В«Искусство киноВ»:

Это было символическое мероприятие, которое было призвано обозначить и самим участникам, и администрации, и каким-то людям из элит, что культура значима и важна. При этом существенных последствий для культуры не будет ни в узком смысле, ни в широком. Культура в узком смысле — это то, что в нашей стране и принято называть культурой: художественная деятельность, классика, досуг, развлечения, архитектура, дизайн. А культура в широком смысле — это то, что вообще практически не рефлексируется: ценности, мировоззрение, состояние морали, правила жизни, идеалы, образцы поведения. Ни в том, ни в другом понимании принятый документ не будет значимым.

Это просто отчётное самоутешение в конце года. Все идеи правильные, кроме специального вброса Мединского, существует много вариантов, которым мы поаплодируем, забудем и перейдём к году литературы. Единственная фраза, которую все транслируют и за которой видна настоящая чиновничья реакция — мысль о том, что надо употреблять меньше англицизмов на вывесках и в названиях фирм. Это чиновники быстро выполнят, и на этом всё закончится.

Если бы существовали альтернативные концепции культурной политики и не было бы мощного управленческого форматирования этой деятельности, то такие документы, как В«Основы культурной политикиВ», имели бы смысл. Но так как сегодня эта сфера управляется через инвестиции, кадры, вертикаль, государственную идеологию, и это только маленькая часть таких институтов, то непонятно, зачем в рамках двоемыслия выпускать подобные официальные документы. Они чудесные, и их положат на стол, или под стол, или в ящик. А на самом деле будет проводиться та политика, которую в нашей стране никто изучать по-настоящему не будет. Никто в России не анализирует системно то, что происходит с культурой в узком смысле, ни профессиональные органы, ни либеральная пресса, о государственной я уж не говорю. Потому что по-настоящему это настолько важно, ведь именно это формирует человеческий капитал, что занятие этим табуирует культура в широком смысле.

Анатолий Голубовский, журналист, искусствовед:

Вряд ли решение Мосгордумы о памятнике Владимиру можно считать окончательным решением вопроса о монументальной пропаганде в Москве. Хотя в какой-то степени вопрос об историческом облике города действительно закрыт – если на секунду отвлечься от того, что мы говорим о конкретном памятнике, то понятно, что это решения в своём роде судьбоносное. Так как благодаря ему выяснилось, что никакие доводы, связанные с сохранением исторического облика города, не работают. А работают только соображения политической целесообразности. И практически все московские городские структуры, отвечающие за соответствующую сферу, с этим смирились. Только неформальное объединение экспертов В«АрхнадзорВ» по-прежнему твёрдо стоит на своём и категорически возражает против установления памятника Владимиру Святому на Боровицкой площади.

Если вспомнить историю вопроса, то можно обратить внимание, что на сайте Военно-исторического общества, где проходило голосование, варианта В«вообще не ставить памятникВ» не было. Таким образом та часть населения Москвы, которая возражает против установления памятника князю Владимиру в принципе или выступает против установления конкретно этого, эстетически чудовищного, вандального по своему качеству произведения Салавата Щербакова, не была услышана. У нее вообще не было никакой возможности высказаться. В результате теперь бессмысленно говорить о том, как много людей голосовало за Боровицкую площадь. Или о том, что против строительства памятника выступает ничтожное количество москвичей или полгорода – никто не знает, сколько таких людей реально. Они просто В«отрубилиВ» эту группу. Кроме того, нигде нет зафиксированной экспертизы искусствоведов и скульпторов относительно качества проекта. Это всё за скобками. Обсуждается только вопрос, где его ставить.

Что касается органов московского правительства, которые принимали это решение, то существует Комиссия по монументальному искусству при Мосгордуме, в которую входят художники, типа Сергея Андрияки, оставшиеся ещё с лужковских времён, искусствоведы, представители крупных институций. Слава Богу, ректор Московского архитектурного института был исключён из этой комиссии. Потому что все эти люди, значащиеся там как эксперты, решением о том, что памятник надо ставить на Боровицкой площади, перечеркнули свою профессиональную репутацию на веки веков. Они ответственны за одно из самых разрушительных для города и политически ангажированных решений!

Другое дело – Мосгордума. Потому что та её часть, которая якобы отвечает за В«левыйВ» дискурс, коммунисты, проголосовали против такого расположения памятника. Хотя они также не выступили против самой идеи памятника, но в вопросе его местоположения члены КПРФ проявили себя как последовательные доктринёры. Зато председатель комиссии Мосгордумы по культуре Герасимов, только что укокошивший единственный живой московский кинофестиваль В«Московская премьераВ» и большой радетель этого памятника, заявил, что закладной камень для него будет привезён из Херсонеса. Почему нельзя его тогда поставить прямо там, зачем возить камни туда-сюда?

Итак, легитимность обеспечена, инстанции пройдены. И абсолютно политическая, антиукраинская и антикиевская акция, установка князя Владимира, не имеющего никакого отношения к Москве, состоится. И получается, что Москва беззащитна против подобных идей, если жители не будут выходить уже непосредственно на пикеты и митинги. В этом смысле решение Мосгордумы историческое.

Но, с другой стороны, выдающийся скульптор Салават Щербаков заявил, что теперь надо уменьшить размер с 25 метров до 17, всё доработать и так далее. И 4 ноября, скорее всего, будет установлен только закладной камень, что радует меня чрезвычайно. Потому что по Москве ещё с советских времён разбросано такое количество закладных камней, что из них можно собрать целый курган. Примета надёжная – если поставить закладной камень, то, скорее всего, ничего больше не будет. И эта история вызывает немного оптимизма. Потому что камень вряд ли окажется 17 метров или даже 10, и это даёт основания для робкой надежды. Будет там, в не вполне обустроенном месте лежать камень, ничего это не изменит и не испортит.В 

Алёна Солнцева, культурный обозреватель:

Это В«отрыжки демократииВ». Мы видим ситуацию, когда у всех как бы равное мнение, все достойны уважения, давайте учтем мнение и возмущение каждого, и тогда все будет справедливо. Люди не понимают, что демократия — не про справедливость, а про порядок. Поэтому она про закон, а не про то, чтобы прислушиваться к мнению каждого сумасшедшего.

Уважать их необходимо, но в рамках закона, то есть заранее выработанной суммы договорённостей по каждому конкретному вопросу. Если бы у нас были законы про культурное наследие, да еще эти законы соблюдались, то эта женщина могла бы хоть обораться, это ни к чему бы не привело. Был бы уже сложившийся порядок, под которым мы все подписались. Важно сохранять уже достигнутые договорённости, а не устанавливать новые по любому поводу.

Александр Копировский, профессор Свято-Филаретовского православно-христианского института, искусствовед:

Это просто скандальный повод, мелкая история, на которую не стоит и реагировать, человеческая глупость. Люди живут словно на необитаемом острове и всё для себя открывают с самого начала, реагируют так, будто бы они первые на этой Земле, и раньше никто такие же проблемы не решал. Это повод скорее посмеяться.

Когда я много лет назад преподавал в духовной академии, там были сельские ребята с Западной Украины. И я показывал им греческие статуи, после чего они тихонько отозвали меня в сторону и спросили: В«Как же там?! Они же обнажённые!В». Слава Богу, никто не встал в В«третью позициюВ» перед всей аудиторией! Я поговорил с ними тихо на переменке, объяснил, что такое обнажённая натура, и всё обошлось. А тут человек пытается привлечь к себе внимание, и стоит ли на это поддаваться?

Алёна Солнцева, культурный обозреватель:

В любом обществе обязательно есть люди, которых можно назвать ханжами, убеждёнными защитниками нравственности или как угодно ещё. Каждый имеет право думать, что хочет, и протестовать против изображений обнажённого тела. Сам Стерджесс в интервью говорит, что его работы и США вызывали очень много протестов, был конкретный протестантский проповедник, который подавал на него в суды, но там не обнаруживали никаких причин против публикации его фотографий. Это нормальная ситуация, когда что-то вызывает протест какой-то части общества, а другая часть общества возмущена этим протестом и так далее.

Вопрос только в том, насколько юридическая система встаёт на сторону свободы каждого. Ты свободен протестовать, а я свободен выставлять, ты свободен выражать своё возмущение, но легальными методами, а не разбиванием витрин и закрытием выставок с нанесением морального и материального вреда людям. Прежде чем потребовать снятия В«ТангейзераВ», ещё проходила какая-то экспертиза, было разбирательство. Но хотя экспертиза признала, чем никаких признаков оскорбления религиозных символов в спектакле нет, его всё равно сняли. А эту выставку закрыли вообще до всякой экспертизы, и именно в этом состоит главная проблема.

Художественные институции настолько боятся неприятностей, что капитулируют перед любым общественным возбуханием. И теперь каждый сумасшедший казак может сказать, что он против фильма В«Андрей РублёвВ» и что его надо уничтожить. Художник, таким образом, становится совершенно несвободен, его чувства в расчёт не принимаются вовсе. И это, конечно, нарушение конституционных прав и ненормальная неврастеническая реакция для общества.

Власть ведь тоже не свободна, она держится потому, что должна лавировать между многими силами. И когда она выбрала этот дискурс, то сделала это сознательно, рассчитывая на большую поддержку, чем может дать дискурс леволиберальный или какой-то подобный. Это же поддерживается сегодня и телевидением, которое формирует активную и энергичную группы людей. Нельзя сказать, что это всё исходит только от власти. Это запрос определённых сил в обществе, и эти силы, естественно, будут давить и дальше.

Алёна Солнцева, культурный обозреватель:

По заявлениям представителя Следственного комитета, дело о хищениях начали расследовать ещё в 2014 году. Оно касалось организации В«7 студияВ», созданной в 2011 году на Винзаводе. Это был центр искусств, первым художественным руководителем которого был Серебренников. Планировалось, что это будет надолго, как некая институция. Ни про какой В«Гоголь-центрВ» речь ещё не шла, а предполагалось создать при Винзаводе молодёжную театрально-художественную организацию. И Минкульт, театральным отделом которого тогда заведовала Софья Апфельбаум, сейчас она директор РАМТа, выделил на это 70 миллионов рублей в год.

СК заявляет, что у них есть доказательные документы, подтверждающие траты только 16 миллионов из 216, выделенных за несколько лет. Соответственно 200 миллионов считаются похищенными. Но понятно, что три года студия существовала, там платили зарплату, приглашались западные постановщики, ставились спектакли. И всё это содержалось на какие-то деньги, и вряд ли на деньги от билетов. Директором этой организации был Юрий Ильтин, параллельно работавший директором старейшего театра в России — ярославского Театра Волкова. Его туда отправили, чтобы как-то поднять этот театр, и Ильтину это удалось. Туда стали приглашать режиссёров, театр получал В«Золотые маскиВ». А сейчас Ильтин задержан вместе с бухгалтером В«7 студииВ» по обвинению в хищении 200 миллионов.

Возникают следующие вопросы. Во-первых, если дело было начато в 14-м году и следствие продолжается уже четвёртый год, то почему сейчас такие акции: утром, неожиданно, задержания и обыски, театр оцеплен ОМОНом? Четыре года они сидели и копались в документах, а вчера вдруг нашли что-то, угрожающее общественному порядку в документах организации, закрытой три года назад? Или они опасаются, что Ильтин, директор крупнейшего российского театра, удерёт за границу? Он до этого якобы украл 200 миллионов, но не уехал в Испанию и не купил там яхту.

Причём Ильтин уже один раз сталкивался с делом о хищении — он был проректором ГИТИСа, когда там началось расследование. В результате была вынуждена уйти ректор ГИТИСа Марина Хмельницкая, которая потом умерла в результате тяжёлой болезни, вызванной, в том числе, и стрессом. Но до этого она успела получить извинения от Следственного комитета и признание того, что на ней не было никакой вины.

Понятно, что люди периодически находят страшные злоупотребления. Но почему-то расследуют не Чайку с сыновьями, не Медведева, не Усманова. Тут всё чисто. Зато нашли виноватого — театр, истративший за 3 года 200 миллионов рублей. Вот где бандитское гнездо! Вполне возможно, что там действительно были не в порядке документы — у нас такая сложная театральная бухгалтерия, что любой директор театра может угодить на скамью подсудимых. Например, по обвинению в нецелевом расходовании средств. Может быть, Ильтин и правда чем-то пользовался — предъявите доказательства, я готова поверить. Но что однозначно вызывает возмущение, так это методика. Дело о наркоторговле или терроризме можно так проводить! Что, за три года не было времени поговорить и объясниться? Почему всему действу придаётся такая устрашающая форма? Это что, желание поссорить общество?

Само начало дела связано с началом истории В«Гоголь-центраВ», который пришёл на смену В«7 студииВ». Тогда писали огромное количество доносов. Почему-то у нас обиженными себя считают режиссёры, у которых вообще нет ни одного спектакля, который они могли бы предъявить публике. Но они при этом выступают как хранители нравственности и высоких художественных достоинств театрального искусства. Но что же ты не поставил ни одного спектакля, который можно было бы показать хоть кому-нибудь? Ладно, не нам, либералам, которые твоих спектаклей не любят. Но найди хоть какую-то широкую публику, которая будет к тебе ходить, так чтобы не приходилось возить по разнорядке военных из училищ.

Борьба, получается, идёт очень странная. Очевидные лузеры, которые много времени находились в состоянии непризнания, не имели работы, вдруг оказываются хранителями культурных традиций. Но культурные традиции России — это не лузерство и невостребованность. Это труд, азарт, энтузиазм, успех, в конце концов. И это всё у Серебренникова есть. И то, что по поводу происходящего никак не высказывается Минкульт, тоже очень показательно. Можно вспомнить, что было, когда прозвучали вполне доказательные обвинения в адрес замминистра культуры Перумова в растрате средств, выделенных на реставрацию. Этому предшествовали статьи в прессе, об этом говорили очень многие. Наконец их арестовали, и первое, что сделал министр культуры — принёс грамоты и положительные характеристики своего заместителя с места работы. А за Серебренникова он, видимо, не считает нужным вступаться.

Алёна Солнцева,В культурный обозреватель:

Сама по себе государственная Дума сейчас имеет крайне незначительный статус.В  Законодательная деятельность у неё бешеная, но непродуктивная и неэффективная. Ни одного закона не принимается без законодательных инициатив и подзаконных актов, разрабатываемых в правительстве. Таким образом, прямой смысл Думы сводится к минимуму.

А уж совет по культуре при Думе – организация совсем немощная. Её значение, как и всякого совета, чисто совещательное и рекомендательное, она может давать какие-то экспертные оценки. Но цена экспертов у нас почти нулевая. Так что это девальвированный товар. Но поскольку у нас существует количественное возбухание, связанное с тем, что эффективность органов власти оценивается только количественными показателями, то нужна подобная демонстрация деятельности. Ямпольской надо показать, что она не просто так сидит, а создаёт комитет по культуре, или совет по культуре, или комиссию по культуре.

Но это мало что поменяет, потому что если у нас что-то и важно, то это доступ к первым лицам, а не какие-то советы. Советы имеют смысл, только если на них первые лица присутствуют, и им можно каким-то образом предложить что-то.

Что касается состава, то понятно, что фейковые вещи требуют фейковых авторитетов. А авторитетами у нас считаются люди, которые часто упоминаются в СМИ. Всё равно кто – если кто-то часто появляется, то он медийная фигура и начинает тиражироваться внутри этого пространства.

Леонид Гозман, политик, президент движения В«Союз правых силВ»:

Во-первых, для части российского общества Париж – не чужой город. Для половины планеты, в том числе и для многих россиян, столица Франции – это особое место на Земле. И соответственно, древний символ этого города для нас очень важен.

Но то ощущение ужаса, которое охватило очень многих, в том числе и меня с женой, когда мы увидели кадры горящего собора, связано ещё с одной причиной. У нас постоянно идут разговоры о грядущей или даже уже случившейся гибели западного мира в связи с изменением его культурного и бытового облика из-за мигрантов. Кто-то, вроде телевизионных В«экспертовВ», говорит об этом с радостью, кто-то с отчаянием. Но факт в том, что тот же Париж очень изменился даже за то время, что я это знал. Впервые я попал туда в 90-м, и за прошедшие 30 лет город сильно поменялся.

И в связи с победами в мире таких людей, как Трамп в США, Качинский в Польше или сторонники Брекзита в Великобритании, у многих сложилось ощущение приближающейся катастрофы. И кадры горящего Нотр-Дам-де Пари наложились на это ощущение. Если бы такого чувства не было, то пожар стал бы просто локальной культурной трагедией. Потому что понятно, что его восстановят, восстановили бы, даже если бы он сгорел дотла, чего, к счастью, не случилось. Там в любом случае будет не бизнес-центр, как построил бы Собянин, а храм, про который только специалисты поймут, что это новодел.

Так что само по себе это не вызвало бы такой реакции. Но пожар наложился на общие ожидания скорой гибели Запада. Такие ожидания могут быть с положительным знаком, как у официальной пропаганды, или с отрицательным, как у меня, но они есть. Я надеюсь, что в конечном итоге западная цивилизация не погибнет, но то, что её ожидают более серьёзные вызовы, чем пожар в Нотр-Даме, несомненно. И отвечать на эти вызовы должны разумные люди, как у них, так и у нас, потому что мы тоже часть западной цивилизации.