Эпоха ударного православия

Сегодня открывается IX Всемирный русский народный собор — форум общественных организаций, проходящий под эгидой Русской православной церкви. Как раз накануне на новостные ленты в изобилии высыпались факты, свидетельствующие об активной общественной позиции Церкви, ее готовности нести бремена житейские. Целый ряд чиновников и представителей бизнеса письменно выразили главе Отдела внешних церковных связей митрополиту Кириллу свою поддержку Свода нравственных принципов и правил в хозяйствовании, о котором благополучно не вспоминали целый год — ровно с того момента, как он был принят на предыдущем соборе. Появилась информация о том, что «в России на каждого «штатского» верующего приходится пять православных военнослужащих» (информация для православия откровенно дискредитирующая, если учесть ситуацию в армии, хотя те, кто ее распространял, имели цели противоположные: подготовить почву, чтобы в очередной раз поднять на соборе вопрос о введении института армейских капелланов).

За последние год-полтора Русская православная церковь вообще многократно усилила свои идеологические притязания. Практически во всех регионах что ни месяц устраивались семинары на темы вроде «Православие в истории и современной жизни России», «Православие, молодежь и будущее России». То и дело звучали призывы «к православному действию» (вплоть до создания Корпорации православного действия, о которой, так же, как и о Своде нравственных принципов, забыли ровно в ту минуту, как она была создана), активисты требовали «покончить с ересью аполитичности» и дружно включиться в борьбу за права человека. Власть взирала на происходящее более чем благосклонно (правозащитную тему она, собственно, православным и подкинула, устав, очевидно, выслушивать горькую правду от светских критиков). Как-то незаметно утихли речи о прагматизме, которым, дескать, должно руководствоваться во всех начинаниях (в начале своего президентства Владимир Путин, помнится, любил это словечко). Все чаще апеллировали к традиционным ценностям. Январский доклад прокурора Устинова на коллегии Генеральной прокуратуры, в котором он вслед за священноначалием оплакал общество, «утратившее понятие греха и совести» и предложил строить правовое государство, воспитывая в людях «высокую духовность», можно считать неким рубежом.

После него не вызывают особого недоумения заявления высших руководителей государства о непригодности для России «западной модели демократии». Ответ на занимавший всех вопрос, а на какую, собственно, демократию нацелена нынешняя властная элита страны, думается, следует искать в программных документах РПЦ, начиная с принятых в 2000 году Основ социальной концепции. Нельзя же считать таковым ответом исключительно действия по обгладыванию демократии до самого стержня пресловутой вертикали.

Чем в первую очередь, если сверяться с Основами социальной концепции (ОСК), не устраивает Церковь западная демократия? Да тем, что тамошний воинствующий секуляризм заявляет о себе как о единственной легитимной мировоззренческой системе, изгоняя религию из общественной сферы. Между тем секулярный гуманизм мерой всех вещей он полагает человека. А Церковь «не может положительно воспринимать такое устроение миропорядка, при котором в центр всего ставится помраченная грехом человеческая личность». Выше этой самой личности она ставит государство. Оно «как необходимый элемент жизни в испорченном грехом мире, где личность и общество нуждаются в ограждении от опасных проявлений греха, благословляется Богом… Священное Писание призывает власть имущих использовать силу государства для ограничения зла и поддержания добра, в чем и видится нравственный смысл существования государства». Высшей формой правления ОСК провозглашают монархию и теократию — именно потому, что они ищут «Божественной санкции власти». Но и демократия в этом смысле не совсем безнадежна, и Церковь готова всячески содействовать ее христианизации. Такая вот получается концепция демократии по-российски.

«Мы хотели бы участвовать в законодательных процессах, касающихся здравоохранения, демографических проблем, защиты материнства и детства — всего, что связано с защитой человеческой жизни», — не раз заявлял митрополит Кирилл, один из главных, если не главный идеолог РПЦ. До участия в законотворческих процессах пока не дошло — и непонятно, дойдет ли или все ограничится «высокодуховной» риторикой власть имущих, православным телеканалом и созданием пары-тройки православных комитетов нравственности, о которых говорил все тот же митрополит Кирилл. Впрочем, как показала практика, все директивные попытки навязать обществу религиозную мораль (все эти Своды и Корпорации, о которых было заявлено с высоких трибун) заканчивались ничем. Что и неудивительно: как известно, сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет.

Однако та кропотливая и малопубличная работа, которую ведут церковные люди — с детьми, со стариками, с бомжами, с алкоголиками и наркоманами, с инвалидами, с больными, с трудными подростками — обществом востребована, и то, что такого православного действия день ото дня становится больше, лучшее тому подтверждение. И вот тут попытки «нравственного влияния» (а в пределе и христианизации) отнюдь не безнадежны. Ведь только так, от человека к человеку, и передается любая традиция, в том числе ценностная.

Однако и на низовом уровне стремление православных активистов научить всех прочих уму-разуму не всегда находит адекватное выражение. Их лихие наскоки то на правозащитников, то на людей искусства рождают у светской части общества в основном противодействие и неприязнь. Возможно, впрочем, что это болезнь роста: православные только отвоевывают себе общественное пространство, которое долгие годы было для них наглухо закрыто. Во всяком случае, нельзя не согласиться с митрополитом Кириллом, когда он говорит, что гражданская активность православных, пусть не всегда пока продуманная, работает на адаптацию демократической модели к национальным ценностям России: «формирует определенный общественный климат», для которого характерен «свободный обмен мнениями». Главное, чтобы власть в своем теократическом задоре не начала им подыгрывать и не встала на путь откровенной клерикализации всего и вся.

Пятнадцать лет демократии par exellence (мнилось, что именно той самой, западной) тоже привели в восторг отнюдь не все общество. Да и впрямь была она изрядно подпорченной и никак не соответствовала строгим канонам. Но те годы не прошли для общества бесследно: власть сейчас старательно закручивает гайки, отсекая одно за другим демократические права, и все равно тот уровень свободы, которого обществу удалось достичь, не идет ни в какое сравнение с тем, что мы когда бы то ни было имели.

Эпоха «православной демократии», коли она наступит (а похоже, что наступает), тоже наверняка будет иметь свои издержки. Но если они не окажутся чрезмерными и с демократией как таковой не будет покончено, есть надежда, что общество выйдет из этой брани еще более повзрослевшим и еще более свободным: во всяком случае, твердо усвоит, когда нужно апеллировать к прагматизму, а когда — к традиционным ценностям. И уж одно произойдет точно: если нравственное чувство православных раз за разом будет натыкаться на произвол того самого государства, которое они с такой страстью пытались облагородить религиозной моралью, и к православным неизбежно придет понимание того, что современное правовое государство может строиться только на принципе верховенства закона. (Когда же этот принцип не работает, то «высокая духовность» становится разменной монетой в руках государевых людей, которым начинает казаться, что в этом «испорченном грехом мире» только на них и почиет благословение Божие).

И тогда, возможно, Россия-1 и Россия-2 (если воспользоваться метафорой Марата Гельмана) наконец соединятся, образовав ту самую сильную Россию, о которой мечтают все части российского общества.