Россия-Белоруссия: десятилетний конфликт
Нынешние газо-нефтяные конфликты между Россией и Белоруссией многими считаются последствием тяжелейшего кризиса Союзного государства. На самом деле все ровным счетом наоборот. Именно кризис Союза России и Белоруссии привел к межгосударственным разборкам, страдающей стороной в которых оказались европейские потребители российских энергоносителей. И начался конфликт без малого десять лет назад - 2 апреля нынешнего года можно будет отмечать «круглый» юбилей.
Итак, до 1997 года интеграционные процессы развивались достаточно быстрыми темпами по двум причинам. Первая – белорусская государственность еще не успела толком сформироваться. У белорусов не было ни опыта самостоятельного существования (даже такого скромного, какой все же имелся у их соседей-украинцев), ни национальной элиты (белорусские лидеры были сугубо советскими людьми, привыкшими жить в одном государстве с Москвой). Население Белоруссии в своем подавляющем большинстве выступало за восстановление СССР хотя бы в уменьшенном формате. Даже главный «исторический миф» Белоруссии был сугубо советским – «партизанская республика» (отсюда в значительной степени и почтение к самому популярному белорусскому начальнику всех времен и народов, Петру Машерову – Герою Советского Союза, одному из лидеров партизанского движения). Национально-ориентированному Народному фронту просто не за что было зацепиться – многие исторические лидеры белорусских националистов оказались еще более скомпрометированными фигурами, чем пресловутые «бандеровцы»: в годы Второй мировой войны они активно сотрудничали с немцами. А интеграция в Европу (то есть реализация «европейской идеи») казалось чем-то крайне отдаленным не только что для Белоруссии, но и для Словакии, Болгарии, Румынии.
Вторая причина – и Борису Ельцину, и Александру Лукашенко интеграция была необходима по сугубо прагматическим соображениям. Ельцину – особенно перед президентскими выборами 1996 года – необходимо было реабилитироваться за свою подпись под крайне непопулярными беловежскими соглашениями, выступить в роли восстановителя если не Союза, то хотя бы «славянского единства». Не случайно, что договор об образовании Сообщества России и Белоруссии – пожалуй, самый значимый интеграционный документ за всю историю этого процесса – был подписан 2 апреля 1996 года (не путать с бумагой, которую подписали спустя год!), то есть в ходе российской президентской избирательной кампании. В то же время Лукашенко был заинтересован в том, чтобы под популярным лозунгом интеграции сокрушить своих оппонентов внутри страны – и он использовал это обстоятельство на все сто процентов.
Прошел год, и ситуация изменилась. Объективные условия, разумеется, оставались в наличии, но прагматические факторы существенно поменялись. Ельцину уже не нужна была слава «великого интегратора» - выборы прошли, накал противостояния с коммунистами, которые активно использовали ностальгию по Союзу, существенно снизился. Кроме того, выросли амбиции Лукашенко, который победил своих противников внутри страны и претендовал на серьезное влияние на российскую политическую жизнь. Поэтому при разработке документа, который был призван превратить Сообщество в Союз, в его проект было включено положение об обязательности решений союзного Высшего совета (в эту «директорию» на паритетных началах должны были войти президенты, премьеры и главы палат парламентов обоих государств). Напомним, что к тому времени Лукашенко уже полностью контролировал все ветви власти в своей стране, чего нельзя было сказать о Ельцине, которому приходилось «сосуществовать» с левым большинством в Думе и с амбициозным «губернаторским клубом» в виде Совета Федерации. Понятно, что значительная часть российской политической элиты выступила против такого формата интеграции (это был, пожалуй, последний случай координации усилий между различными группами либеральных политиков и крупных бизнесменов, которые спустя несколько месяцев втянутся в «олигархические войны»). В результате из документа, торжественно подписанного 2 апреля 1997 года, были изъяты все обязывающие положения. Вместо властного Высшего совета получилась говорильня, не имеющая реальных прерогатив. Наиболее активный сторонник интеграции в самой России – помощник президента по международным вопросам Рюриков – был демонстративно смещен со своего поста.
Последующая история российско-белорусской интеграции заключается в скучных официальных мероприятиях (риторика в ходе которых со временем становилась все более унылой) и активной подковерной борьбой, становившейся все более ожесточенной. Уже в октябре 1997 года российские власти запретили аэропортам Ярославля и Липецка принимать самолет с белорусским президентом, который собрался напрямую выстраивать отношения с российскими губернаторами. Стало ясно, что подобные действия в Кремле рассматриваются как недружественные. Несмотря на это, Лукашенко в 1998-1999 годах посещал российские регионы куда более активно, чем его российский коллега, который не мог этого делать по состоянию здоровья. Ослабленный и дискредитированный после дефолта, подвергаемый атакам со стороны региональной фронды Кремль не мог эффективно сопротивляться активной экспансии белорусского «батьки» на российском политическом поле. На этом фоне в течение 1999 года Лукашенко активно «продавливал» создание Союзного государства, которое должно было легитимировать его роль в качестве, как минимум, «вице-короля» (а там, глядишь, и кого повыше). В то же время и Кремлю приходилось отступать под давлением белорусской стороны, чтобы не отдать лозунг интеграции в руки уже не коммунистов, а блока «Отечество – вся Россия», в состав которого входило немало активных сторонников объединения.
Подписанный в самые последние недели ельцинского правления договор о создании Союзного государства (это произошло 8 декабря 1999 года) был документом, который каждая из сторон рассчитывала использовать в собственных интересах, причем степень приоритетности интеграционного проекта для России стало очевидным уже очень быстро – когда на пост государственного секретаря нового объединения был выдвинут не питерский доверенный человек президента, а Пал Палыч Бородин, один из нотаблей предыдущего президентства, аппаратное влияние которого после отставки Бориса Ельцина резко упало. Кроме того, впечатляющий рост рейтинга Владимира Путина (равно как и его стабильно высокий характер в дальнейшем), поставил преграду на пути расширения влияния Лукашенко в соседнем государстве. С 2000 года в интеграционных процессах белорусский президент переходит от экспансии к обороне, от стремления добиться конкретных результатов к имиджевым ходам и публичным декларациям, тогда как российские власти ведут себя все более жестко, стремясь поставить продолжение поддержки «батьки» в зависимость от реальных уступок с его стороны. Хотя, до последнего времени, они и не стремились особенно форсировать события, считая, что Белоруссия никуда не денется и, рано или поздно, Лукашенко будет вынужден пойти на уступки.
Неудивительно, что «батькина» оборона выглядела более последовательной. Он сделал все возможное, чтобы не пустить в свою страну российских инвесторов. Сколько раз с Лукашенко встречался, к примеру, президент «Сургутнефтегаза» Владимир Богданов, а главным конкретным результатом этих встреч стал орден Пашаны (Почета), который белорусский президент вручил российскому бизнесмену. Когда «Сургутнефтегаз» решил купить предприятия белорусской нефтехимии, то выяснилось, что Лукашенко хочет получить за четыре предприятия («Нафтан», «Полимир», «Азот», «Химволокно») свыше 1,1 млрд долларов. Да еще дополнительно почти 680 млн инвестиций. Да еще обязательство сохранить социальную инфраструктуру. И все это за высокую честь обладать миноритарным пакетом акций (43%) этих предприятий, что на территории СНГ мало отличается от нуля. Разумеется, в российском бизнес-сообществе такие условия были расценены как плохо скрываемое издевательство, и желающих участвовать в белорусских торгах не нашлось.
Усиливающийся «белорусский патриотизм» Лукашенко совпадал с изменением настроений в белорусской элите, представители которой стали привыкать к ролям министров, депутатов, послов, генералов и не хотели терять своих позиций в случае создания действительно единого государства. В Белоруссии сформировалась собственная государственность – пусть своеобразная, мало напоминающая европейские стандарты, но все же ставшая привычной для населения страны. Начала меняться и белорусская оппозиция. Если в первой половине 90-х годов значительную роль в ней играли националисты, а в конце 90-х – бывшие советские чиновники, стремившиеся показать Москве, что они более лояльные и вменяемые партнеры, чем «батька», то затем первенство перешло к таким политикам-вестернизаторам как Милинкевич и Лебедько. Перед городскими образованными средними слоями замаячила европейская перспектива – разумеется, в случае ухода изгоя-Лукашенко. Если те же Словакия, Болгария и Румыния, а, тем более, соседняя «постсоветская» Литва вошли в состав объединенной Европы, то почему этого не может сделать Белоруссия? Таким образом, непримиримые оппоненты внутри страны – власть и оппозиция – оказались едины в стремлении не допустить усиления влияния России в Белоруссии. А у оппозиции появилась идея, способная составить альтернативу интеграционной – привлекательность последней начала постепенно снижаться.
В то же время российская сторона оказалась в куда более противоречивой ситуации. С одной стороны, она был вынуждена поддержать Лукашенко на президентских выборах 2001 и 2006 годов, так как опасалась, что в случае победы оппозиционного кандидата в стране может усилиться влияние Запада. В прошлом году эти опасения оформились в страх перед «оранжевым» сценарием и продвижением НАТО к российским границам еще и на белорусском направлении. При этом Россия в 2001 году упустила реальную возможность создания «пророссийской» альтернативы «батьке», кандидатов на роль которой тогда было предостаточно (в прошлом году их уже почти не было).
С другой стороны, в Кремле нарастало недовольство действиями Лукашенко, который проявлял упорство в принципиальных вопросах. Таких, как введение единой валюты с эмиссионным центром в Москве – понятно, что тот, кто контролирует финансовую систему страны, является ее хозяином. Этот вопрос обсуждался в течение практически всего путинского правления, причем в августе 2003 года белорусов, казалось, уломали – был согласован документ о переходе Белоруссии на российский рубль с 1 января 2005 года. Однако сейчас уже январь 2007-го, но вопрос о единой валюте не только не решен, но и способов для его решения не видно. Еще один вопрос – о союзном президентстве как варианте для Владимира Путина после выборов 2008 года. Лукашенко, разумеется, против введения этого поста, так как такое развитие событий не меньше, чем единая валюта, разрушает тот авторитарный режим, который он создавал для себя, а не для своего российского коллеги.
Стремление добиться от Лукашенко хоть чего-то реального, хотя бы уступок в газовой сфере (согласия на доступ Газпрома к газотранспортной системе Белоруссии), и привело к тому, что конфликт из вялотекущего состояния перешел в острую фазу. От уговоров российская сторона перешла к использованию экономических рычагов давления на неуступчивого партнера по Союзному государству. Рано или поздно, но это должно было произойти – об этом свидетельствует вся история межгосударственных отношений за последнее десятилетие.
Автор - заместитель генерального директора Центра политических технологий
Обсудить "Россия-Белоруссия: десятилетний конфликт" на форуме
Итак, до 1997 года интеграционные процессы развивались достаточно быстрыми темпами по двум причинам. Первая – белорусская государственность еще не успела толком сформироваться. У белорусов не было ни опыта самостоятельного существования (даже такого скромного, какой все же имелся у их соседей-украинцев), ни национальной элиты (белорусские лидеры были сугубо советскими людьми, привыкшими жить в одном государстве с Москвой). Население Белоруссии в своем подавляющем большинстве выступало за восстановление СССР хотя бы в уменьшенном формате. Даже главный «исторический миф» Белоруссии был сугубо советским – «партизанская республика» (отсюда в значительной степени и почтение к самому популярному белорусскому начальнику всех времен и народов, Петру Машерову – Герою Советского Союза, одному из лидеров партизанского движения). Национально-ориентированному Народному фронту просто не за что было зацепиться – многие исторические лидеры белорусских националистов оказались еще более скомпрометированными фигурами, чем пресловутые «бандеровцы»: в годы Второй мировой войны они активно сотрудничали с немцами. А интеграция в Европу (то есть реализация «европейской идеи») казалось чем-то крайне отдаленным не только что для Белоруссии, но и для Словакии, Болгарии, Румынии.
Вторая причина – и Борису Ельцину, и Александру Лукашенко интеграция была необходима по сугубо прагматическим соображениям. Ельцину – особенно перед президентскими выборами 1996 года – необходимо было реабилитироваться за свою подпись под крайне непопулярными беловежскими соглашениями, выступить в роли восстановителя если не Союза, то хотя бы «славянского единства». Не случайно, что договор об образовании Сообщества России и Белоруссии – пожалуй, самый значимый интеграционный документ за всю историю этого процесса – был подписан 2 апреля 1996 года (не путать с бумагой, которую подписали спустя год!), то есть в ходе российской президентской избирательной кампании. В то же время Лукашенко был заинтересован в том, чтобы под популярным лозунгом интеграции сокрушить своих оппонентов внутри страны – и он использовал это обстоятельство на все сто процентов.
Прошел год, и ситуация изменилась. Объективные условия, разумеется, оставались в наличии, но прагматические факторы существенно поменялись. Ельцину уже не нужна была слава «великого интегратора» - выборы прошли, накал противостояния с коммунистами, которые активно использовали ностальгию по Союзу, существенно снизился. Кроме того, выросли амбиции Лукашенко, который победил своих противников внутри страны и претендовал на серьезное влияние на российскую политическую жизнь. Поэтому при разработке документа, который был призван превратить Сообщество в Союз, в его проект было включено положение об обязательности решений союзного Высшего совета (в эту «директорию» на паритетных началах должны были войти президенты, премьеры и главы палат парламентов обоих государств). Напомним, что к тому времени Лукашенко уже полностью контролировал все ветви власти в своей стране, чего нельзя было сказать о Ельцине, которому приходилось «сосуществовать» с левым большинством в Думе и с амбициозным «губернаторским клубом» в виде Совета Федерации. Понятно, что значительная часть российской политической элиты выступила против такого формата интеграции (это был, пожалуй, последний случай координации усилий между различными группами либеральных политиков и крупных бизнесменов, которые спустя несколько месяцев втянутся в «олигархические войны»). В результате из документа, торжественно подписанного 2 апреля 1997 года, были изъяты все обязывающие положения. Вместо властного Высшего совета получилась говорильня, не имеющая реальных прерогатив. Наиболее активный сторонник интеграции в самой России – помощник президента по международным вопросам Рюриков – был демонстративно смещен со своего поста.
Последующая история российско-белорусской интеграции заключается в скучных официальных мероприятиях (риторика в ходе которых со временем становилась все более унылой) и активной подковерной борьбой, становившейся все более ожесточенной. Уже в октябре 1997 года российские власти запретили аэропортам Ярославля и Липецка принимать самолет с белорусским президентом, который собрался напрямую выстраивать отношения с российскими губернаторами. Стало ясно, что подобные действия в Кремле рассматриваются как недружественные. Несмотря на это, Лукашенко в 1998-1999 годах посещал российские регионы куда более активно, чем его российский коллега, который не мог этого делать по состоянию здоровья. Ослабленный и дискредитированный после дефолта, подвергаемый атакам со стороны региональной фронды Кремль не мог эффективно сопротивляться активной экспансии белорусского «батьки» на российском политическом поле. На этом фоне в течение 1999 года Лукашенко активно «продавливал» создание Союзного государства, которое должно было легитимировать его роль в качестве, как минимум, «вице-короля» (а там, глядишь, и кого повыше). В то же время и Кремлю приходилось отступать под давлением белорусской стороны, чтобы не отдать лозунг интеграции в руки уже не коммунистов, а блока «Отечество – вся Россия», в состав которого входило немало активных сторонников объединения.
Подписанный в самые последние недели ельцинского правления договор о создании Союзного государства (это произошло 8 декабря 1999 года) был документом, который каждая из сторон рассчитывала использовать в собственных интересах, причем степень приоритетности интеграционного проекта для России стало очевидным уже очень быстро – когда на пост государственного секретаря нового объединения был выдвинут не питерский доверенный человек президента, а Пал Палыч Бородин, один из нотаблей предыдущего президентства, аппаратное влияние которого после отставки Бориса Ельцина резко упало. Кроме того, впечатляющий рост рейтинга Владимира Путина (равно как и его стабильно высокий характер в дальнейшем), поставил преграду на пути расширения влияния Лукашенко в соседнем государстве. С 2000 года в интеграционных процессах белорусский президент переходит от экспансии к обороне, от стремления добиться конкретных результатов к имиджевым ходам и публичным декларациям, тогда как российские власти ведут себя все более жестко, стремясь поставить продолжение поддержки «батьки» в зависимость от реальных уступок с его стороны. Хотя, до последнего времени, они и не стремились особенно форсировать события, считая, что Белоруссия никуда не денется и, рано или поздно, Лукашенко будет вынужден пойти на уступки.
Неудивительно, что «батькина» оборона выглядела более последовательной. Он сделал все возможное, чтобы не пустить в свою страну российских инвесторов. Сколько раз с Лукашенко встречался, к примеру, президент «Сургутнефтегаза» Владимир Богданов, а главным конкретным результатом этих встреч стал орден Пашаны (Почета), который белорусский президент вручил российскому бизнесмену. Когда «Сургутнефтегаз» решил купить предприятия белорусской нефтехимии, то выяснилось, что Лукашенко хочет получить за четыре предприятия («Нафтан», «Полимир», «Азот», «Химволокно») свыше 1,1 млрд долларов. Да еще дополнительно почти 680 млн инвестиций. Да еще обязательство сохранить социальную инфраструктуру. И все это за высокую честь обладать миноритарным пакетом акций (43%) этих предприятий, что на территории СНГ мало отличается от нуля. Разумеется, в российском бизнес-сообществе такие условия были расценены как плохо скрываемое издевательство, и желающих участвовать в белорусских торгах не нашлось.
Усиливающийся «белорусский патриотизм» Лукашенко совпадал с изменением настроений в белорусской элите, представители которой стали привыкать к ролям министров, депутатов, послов, генералов и не хотели терять своих позиций в случае создания действительно единого государства. В Белоруссии сформировалась собственная государственность – пусть своеобразная, мало напоминающая европейские стандарты, но все же ставшая привычной для населения страны. Начала меняться и белорусская оппозиция. Если в первой половине 90-х годов значительную роль в ней играли националисты, а в конце 90-х – бывшие советские чиновники, стремившиеся показать Москве, что они более лояльные и вменяемые партнеры, чем «батька», то затем первенство перешло к таким политикам-вестернизаторам как Милинкевич и Лебедько. Перед городскими образованными средними слоями замаячила европейская перспектива – разумеется, в случае ухода изгоя-Лукашенко. Если те же Словакия, Болгария и Румыния, а, тем более, соседняя «постсоветская» Литва вошли в состав объединенной Европы, то почему этого не может сделать Белоруссия? Таким образом, непримиримые оппоненты внутри страны – власть и оппозиция – оказались едины в стремлении не допустить усиления влияния России в Белоруссии. А у оппозиции появилась идея, способная составить альтернативу интеграционной – привлекательность последней начала постепенно снижаться.
В то же время российская сторона оказалась в куда более противоречивой ситуации. С одной стороны, она был вынуждена поддержать Лукашенко на президентских выборах 2001 и 2006 годов, так как опасалась, что в случае победы оппозиционного кандидата в стране может усилиться влияние Запада. В прошлом году эти опасения оформились в страх перед «оранжевым» сценарием и продвижением НАТО к российским границам еще и на белорусском направлении. При этом Россия в 2001 году упустила реальную возможность создания «пророссийской» альтернативы «батьке», кандидатов на роль которой тогда было предостаточно (в прошлом году их уже почти не было).
С другой стороны, в Кремле нарастало недовольство действиями Лукашенко, который проявлял упорство в принципиальных вопросах. Таких, как введение единой валюты с эмиссионным центром в Москве – понятно, что тот, кто контролирует финансовую систему страны, является ее хозяином. Этот вопрос обсуждался в течение практически всего путинского правления, причем в августе 2003 года белорусов, казалось, уломали – был согласован документ о переходе Белоруссии на российский рубль с 1 января 2005 года. Однако сейчас уже январь 2007-го, но вопрос о единой валюте не только не решен, но и способов для его решения не видно. Еще один вопрос – о союзном президентстве как варианте для Владимира Путина после выборов 2008 года. Лукашенко, разумеется, против введения этого поста, так как такое развитие событий не меньше, чем единая валюта, разрушает тот авторитарный режим, который он создавал для себя, а не для своего российского коллеги.
Стремление добиться от Лукашенко хоть чего-то реального, хотя бы уступок в газовой сфере (согласия на доступ Газпрома к газотранспортной системе Белоруссии), и привело к тому, что конфликт из вялотекущего состояния перешел в острую фазу. От уговоров российская сторона перешла к использованию экономических рычагов давления на неуступчивого партнера по Союзному государству. Рано или поздно, но это должно было произойти – об этом свидетельствует вся история межгосударственных отношений за последнее десятилетие.
Автор - заместитель генерального директора Центра политических технологий
