Всю неделю страна прощалась с Солженицыным. И если одни восхищались его яростным обличением преступлений советской власти, то другие напирали на солженицынские обличения В«проклятых 90-хВ». В чем первые сходились со вторыми — так это в том, что Александр Исаевич был человеком предельно искренним, он говорил и писал то, во что на самом деле верил. А кроме того, создавая свои главные антисоветские произведения, он совсем не желал принимать во внимание тот очевидный в 70-е годы прошлого века факт, что народ (за исключением нескольких отщепенцев) был вполне удовлетворен застоем. Тем самым, рожденным тогдашним нефтяным благополучием, которое помимо ракетно-ядерного паритета с США (на что ушла громадная часть петродолларов) дало совгражданам югославские сапоги, колбасу по 2.20 и банку растворимого кофе по праздникам. Солженицына, похоже, совсем не трогало, что он пишет и говорит в пустоту, что огромная часть русского народа ни одной его строчки не прочитала (подозреваю, что не читают его и теперь), а имя его известно только благодаря пасквилям, печатавшимся в советских газетах. Он делал то, что считал нужным, так как не мог иначе.

Думаю, что именно это — вполне вдохновляющий пример для российской демократической оппозиции. Нужно перестать, наконец, комплексовать по поводу потери популярности у народа. Да и постоянная зацикленность на пиаре, на изобретении лозунгов, которые волшебным образом эту популярность вернут, кажется мне чрезмерной. Надо сосредоточиться на предельно ясной критике существующей власти, демонстрации ее нелегитимности и неэффективности. И, главное, полностью исключить для себя возможность какого-либо с этой властью союза.

Пример Солженицына вообще заставляет задуматься о том, какую роль могут и должны играть те, кого принято называть моральными и интеллектуальными авторитетами. Те, к чьим голосам вроде бы должны прислушиваться и общество, и даже власть. В советские времена вопроса о таковых не стояло вовсе. Носителем высшей мудрости считалась сама власть. При этом персонифицироваться эта мудрость вроде бы должна была в престарелых и косноязычных членах Политбюро, которые в действительности никаким авторитетом не пользовались. А одобряемая властью интеллектуальная деятельность была ограничена поисками все новых и новых доказательств совершенства советского строя. Политические науки и большая часть экономики свелись к чистой схоластике. В результате надвигающийся кризис остался незамеченным. А когда он наступил, то даже не по злой воле, а просто по причине невежества не нашлось разумных путей выхода из него.

Все это я к тому, что правящая партия вроде бы решила заняться интеллектуальной сферой. При активном участии В«Единой РоссииВ» в МГУ собираются создать некую Высшую политологическую школу. При этом никто даже не скрывает, что главной задачей этого учебного заведения будет подготовка идеологических кадров для партии власти. А до этого выяснилось, что при МГУ будет создан факультет телевидения. Надо понимать, что именно телевидение является важнейшим из искусств, а существующий журфак оказался слабоват по части идейной ориентации.

Во всем этом есть какая-то поразительная смесь невежества и бесстыдства. Единственное для чего стране нужны политологи и журналисты — это для того, чтобы, беспристрастно исследуя тенденции развития, общественно-политические процессы, вовремя предупреждать о грозящих опасностях. Вернусь к поразившему меня положению только что опубликованной оборонной стратегии Пентагона, где абсолютно серьезно говорится о том, что безопасность страны зависит от способности быстрого развертывания гражданской экспертизы. Но такая экспертиза имеет смысл только в том случае, если она объективна. Америка тратит гигантские деньги на содержание своих университетов, которые всячески лелеют свою независимость и беспристрастность. Эти качества также естественны для ученого, занимающегося изучением политики, как частое мытье рук для врача. При отсутствии этих навыков и тот, и другой для общества опасны.

Одно успокаивает — культурное пространство МГУ таково, что оно способно переварить и не такие идеологические изыски властей. Когда в самый расцвет застоя, в середине 70-х, я учился на журфаке, никакой научный коммунизм, никакие учебники теории и практики партсовпечати не играли в нашем профессиональном становлении совершенно никакой роли. Главную же роль играла литература. Обеспечить идеологическую стерильность выпускников в подобном случае можно только одним способом — вычеркнув из учебных курсов Чехова, Салтыкова-Щедрина, Ибсена и Камю. До этого, думаю, не дойдет. Хотя, кто знает — с людей, кичащихся своим бесстыдством, станется.