«Мне повезло…»: записки добровольца

К пятнадцатой годовщине "малой гражданской войны" в Москве стало ясно, что о ней, в общем и целом, не помнят. В газетах и в эфире — ворохи мифов и перебранка политиков, застрявших в прошлом, "ничего не забыв и ничему не научившись".

А есть ли в тех днях нечто, достойное памяти? Какой-то опыт, переживание, о котором вспоминать не стыдно?

Наверное, такой опыт может найтись не у всех наших соотечественников — большинство отнюдь не было вовлечено в события. Даже когда в Москве вовсю стреляли, а по городу разъезжала правительственная бронетехника и грузовики повстанцев, работало метро и толпы горожан возвращались со своих шести соток.

В воскресенье 3 октября на площади города — Октябрьскую, Свободной России, а потом и Советскую — вышли десятки тысяч человек. Но для скольких из них участие было не "естественным", а сознательным выбором? Броситься в поток — это ведь тоже выбор... Но дальше —тебя несёт стремнина или ты плывёшь сам?

"Естественным" выбором в том противостоянии было — встать, желательно, с оружием в руках на одну из сторон. Но был ли это на самом деле выбор — если взглянуть из сегодня — выбор личный и выбор будущего? Ведь, как понятно теперь, тем самым люди лишь толкали события к кровавой развязке, следовали потоку событий, а не пытались его развернуть.

В Настоящий выбор совершил почти полвека назад герой повести Юлия Даниэля "Говорит Москва": в объявленный властями "День открытых убийств" он вышел на улицу родного города не для того, чтобы совершить дозволенное преступление, но — чтобы не убить.

Это осуществилось в Москве в августе1991-го — не один человек, а десятки тысяч вышли и встали, чтобы не убить. Что объяснимо или загадочно — действие повести тоже происходит в августе...

В октябре 1993-го было иначе. Не возьмусь доказывать мирные и ненасильственные устремления "защитников Дома Советов". Некоторые стояли здесь же двумя годами ранее, однако настроения с тех пор изменились. Если теперь кто-то и пытался предотвратить бросок в Останкино и первый выстрел по телецентру, то эти попытки оказались тщетными.

"Блаженны миротворцы", но таковых не нашлось, не было в России морального авторитета, способного склонить почти что воюющие стороны к переговорам — переговорам не для"галочки", не для затягивания времени, а для поиска взаимного компромисса.

4 октября на улицы вышли сотни тысяч. На Крымском мосту, на Калининском проспекте (или он тогда уже стал Новым Арбатом?), на Садовом кольце они слились в толпы зевак.

Эта незавидная роль — единственное амплуа, остававшееся на тот момент незанятым.

Те, кто по призыву Гайдара вышел в ночь с 3 на 4 октября к Моссовету, может быть, и считали себя участниками, защитниками, но, увы, не были субъектами истории. Призыв Егора Тимуровича "защитить своё будущее и будущее своих детей" прозвучал, когда спецназ внутренних войск уже рассеял пришедшие к телецентру Останкино толпы демонстрантов (говоря точнее, повстанцев). Сохранившиеся с августа 1991 года добровольческие формирования пытались было поучаствовать в событиях у Белого Дома, но их не пустили милиционеры. Среди москвичей, убитых 3-4 октября на улицах и площадях Москвы, были и те, кто вышел на улицу, вняв Гайдару...

Неужели не было в октябре 1993-го людей, сделавших свой выбор, доказавших возможность такого выбора в безумном мире?

Человек выходит на улицы города, чтобы увидеть своими глазами — что же всё-таки происходит? Из новостей ничего не понять. Многие горожане вот так же оказались в тот день, 4 октября 1993 года, на московских площадях.

Что же им остаётся, если не получилось поучаствовать — на той или другой стороне? Присоединиться к зевакам?

Или нет?

Большинство в окруживших Белый Дом толпах составляли именно зеваки. Глядя на перестрелку, они полагали, что это — такой большой телевизор: пули остаются где-то внутри, наружу не вылетают. В толпе то тут, то там кто-то падал, стоявшие рядом кричали "врача!" и продолжали глазеть, не пытаясь спрятаться.

Можно ещё стать свидетелем, а это совсем другое амплуа. Разница? Иной угол зрения, но не только...

Свидетель ощущает себя "внутри"— отсюда чувства опасности и причастности.

Именно свидетелем был поначалу московский студент Николай Митрохин, его дневник был потом опубликован в парижской газете "Русская мысль".

"13.10-13.30 У самого края пандуса мэрии мужик кричит, показывая на поливальную машину, одиноко стоящую между мэрией и БД метрах в 30 от нас: "Там девушка лежит раненая! Пойдем все вместе и вынесем". Девушка оказывается двенадцатилетним пацаном, и не раненым, а просто перепуганным насмерть. Мы решаем не искушать судьбу и делаем рывок вперед, через автостоянку, в кусты у БД [Белого Дома]."

Свидетель ещё остаётся свидетелем, но уже слишком приблизился к центру событий.

"Командир десантников объявляет: достигнуто 10-минутное перемирие для выхода женщин и детей. На одеялах и носилках выносят двух убитых и четырех раненых — запомнилась девушка-панк, раненая в бедро.

14.00-14.30 Мимо трое ребят пронесли 14-летнего пацана, с одежды которого на листья обильно лилась кровь. Один из несущих — 17-ти летний хиппи в красной рубашке. Из-за угла вылетают четверо человек с носилками — один из них тот же хиппи. Они передают носилки через легкий металлический бортик — на носилках человек, в его ногах кубанка. Носилки унесли, через две минуты вернули пустые. Четверка в тот момент рассосалась — двое отошли. Оставшиеся хватаются за ручки и вопросительно оглядываются — десяток желающих. Мне повезло — носилки оказались почти у моих колен".

Зазор между присутствием и участием слишком мал — один шаг — и этот шаг трудно не сделать. Но вместо живых они вынуждены выносить убитых.

"Через бортик, быстрым шагом за угол здания — пусто. Вошли в крайний подъезд, — выбитые окна и двери, перевернутая мебель, на полу тряпье, бутылки, бумага, бурые пятна. Посреди погрома бродит немолодая медсестра — лицо неотличимо по цвету от зеленой операционной пилотки. Еще одна бригада санитаров-добровольцев кладет на носилки раненого. Открываю дверь в коридор — справа у входа еле различимое вт емноте тело: "Это раненый?" — "Уже нет. Потом заберете. Пройдите дальше по коридору, посмотрите, нет ли кого." Во второй слева комнате — два тела без движения. Полевой морг. "Забирайте одного."

За руки, за ноги — молодой парень — смуглое лицо, давно не мытые волосы, глаза открыты и слегка безумны. Перевязанная грудь."Е... ..... ....!" — начинает щипать глаза, губы, ноздри. Ясно, при штурме в комнату бросили шашку с В«черемухойВ». Вместе с покойником и носилками вываливаемся из комнаты. Назад вдоль фасада. Через бортик. Сваливаем тело у куста. Заматываю ему лицо обрывком простыни. Назад. Экипаж снова сменился — хиппи с приятелем сменяют двое новых добровольцев. В руки мне суют большой кусок белого целлофанового пакета: "Маши сильней, стрелять не будут." Медсестры нет. Раненых нет (понимаю, что здесь был полевой лазарет — вестибюль усыпан остатками медикаментов). В вестибюле еще две бригады — не знают, что делать".

"Мы бежим за "своим" покойником — вторым обитателем "черемуховой" хаты. Это пожилой грузный мужик. У него прострелен живот — обмотан бинтами, торчит резиновый катетер. На правой ноге из икры пулей вырван кусок мяса — это даже не перевязали. Оба покойника только что остыли. Зажмурившись, бегом вылетаем из комнаты. Впереди вдоль фасада трусцой бежит другая бригада — они нашли своего покойника, отставника с аккуратно вскрытой пулей черепной коробкой. Барьерчик. Перепрыгиваем, тело к кусту. Принимайте пополнение. Толпа любопытных гудит, распоряжающийся орет: "Все назад, снайперы!" Носилки промокли от крови насквозь — со второго-то раза.

Все. Пошли за новым. В вестибюле десяток ребят, персонала нет, раненых нет, покойника из коридора утащили. Четверка поднимается вверх — на первый этаж к защитникам. Их посылают подальше. Двое пытаются выйти на улицу с носилками, на которых лежит тело, по макушку засунутое в серый бушлат. Хватаю носилки сзади — рывок к кустам. Пока несем — есть время разглядеть. Сквозь расстегнутый бушлат видно лицо — похож на актера Олега Даля. Очередью прострелены ноги на уровне бедер, но умер, похоже, от выстрела в спину и недавно. Тело на траву, новые носилки тоже насквозь в крови."

Вообще, свидетельства санитаров-добровольцев — едва ли не главный источник для тех, кто хочет понять, сколько же человеческих жизней стоили нам те дни.

Митрохин не знал, что чуть ранее другой свидетель, заходивший в тот же подъезд "Белого Дома", говорил потом об увиденном покойнике без головы. Между тем, среди официально зарегистрированных Главным медицинским управлением Москвы такого вот безголового не было — значит, его утаили, не внесли в списки, тайно уничтожили?.. Так рождалась версия о сотнях неучтённых, вывезенных, спрятанных и сожжённых тел.

Николай видел этого убитого вблизи, на расстоянии вытянутой руки — тело, похоже, тащили за воротник бушлата, вот и объяснение...

Находиться там небезопасно, но теперь для этого есть веская причина. Ещё немного — и доброволец обретает почти официальный статус: в ходе боя смотрят не на документы...

"14.30-14.50 Стоим наизготовку, ждем команды. Распорядитель машет руками — перемирие кончилось. Из-за баррикад выбегают спецвояки в крутых шлемах. Идем назад, к углу БД, выходящему на площадь Свободной России. БМПэшки едут по пандусу туда же. Спускаемся в мертвую зону — к цоколю.

Раздается шлепок и гулкая матерщина. Парню в метре от меня в ногу попадает пуля. Задело его вроде бы по касательной, и он, прихрамывая, уходит."

14.50-15.00 Начинается пальба. Из мэрии не палят, за ней кучкуются люди с белыми повязками на рукавах. Подойдя поближе, узнаю ребят, бегавших с носилками. Кровь на носилках задубела. Делаю из бинта повязку, становлюсь членом санотряда."

Вот так легко — теперь в это трудно поверить — добровольцев признают полноценными участниками событий.

"Стрельба усиливается. Со стороны БД подбегает кто-то огромный, пятнистый. Перебежка, и мы в лесополосе возле пандуса, рядом с местом, где недавно выходили сдавшиеся. Играем с супервояками в угадалку — откуда они? "Альфа".

15.20-15.40 Группа "альфовцев"двинулась вдоль фасада. Перебегаем за ними. На трое носилок — двадцать носильщиков (три экипажа, трое корреспондентов и пятерка любопытных).

Добежав до куста, где складировали трупы (теперь их унесли), рассредоточиваемся под деревьями. Там не меньше сотни человек "Альфы". Обнаруживаем молодого врача и еще более молодую деваху-фельдшера (выясняется — обычный экипаж обычной "Скорой")."

Сандружинники не просто входят в здание парламента вместе со спецназом, но порою опережают штурмующих и сталкиваются с обороняющимися.

"Внезапно наш передний экипаж делает рывок в сторону съезда с пандуса, перебирается через бортик и бежит к углу здания. Ничего не понимающий санотряд следует за ним. 15.40-16.00 Прежде пустынный подъезд забит людьми: кроме нас, тут отделение"Альфы". Хотя в верхних этажах идет бой, раненых здесь нет, их нам надо поискать в других подъездах.

"16.00-16.20 Приходят врачи:"Идем в башню". 20-ти этажная "башня" — центральная часть здания, целиком под контролем оппозиции. Натыкаемся на дуло автомата. Владельца "игрушки" не видно, он скрывается на верхнем лестничном марше и советует открыть дверь, выходящую на площадку — поспрашивать раненых там. Открыв дверь, оказываемся в большом освещенном помещении с лестницей посередине — похоже, центральный вход. Доходим до лестницы, сверху зычный голос: "Скиньте одеяло!" — под ним, естественно, ничего нет. Видим лица мужчин в форме с автоматами. Это не мужичонки с арматуринами — серьезные вояки, крутые усатые мужики. Мужики, недоверчиво глядючи на наш отряд, сообщают, что раненых у них нет и, скорее всего, не будет. Кто-то очень вовремя задает им вопрос: "А чего вы нас звали?" "Мы вас звали?" — возмутились мужики — "Сами притопали!". 16.20-16.45 Возвращаемся к нашим воротам ждать дальнейших распоряжений."

Наконец "сандружинники", бывшие до того момента, скорее, похоронной командой, получили возможность помочь живому человеку — раненой журналистке.

"16.45-17.00 Из углового подъезда, где был лазарет, начинают выходить люди — эвакуация корреспондентов. "Раненые есть?". Выводят прихрамывающую девушку, раненую в ногу. На куртке болтается удостоверение корреспондента "Постфактума" Ларисы Солодухиной. Тут же, у подъезда, сажают на стул, врачи обрабатывают ногу. "Носилки. Ты (обращаются почему-то ко мне) запомнишь, что сказать? Пулевое ранение в голень, кость не задета, анальгин, реланиум и димедрол введены." Побежали. Мимо большой свалки из поливалок, "кунга", арматуры, милицейских барьеров. Через площадь, к левому крылу гостиницы "Мир", расталкивая толпу. На площадочке покуривают десяток врачей, за зданием штук пять машин "Скорой". Перегружаем девушку на носилки машины, один из нашего экипажа выпаливает врачу про простреленную голень, я добавляю про введенные препараты. Бежим назад уже втроем — один остался."

Лариса Солодухина была не единственным раненым журналистом — человеком, для которого свидетельствование было профессией. Её коллегу, Максима Хрусталёва из того же "Постфактума", пуля искалечила...

Казалось бы, повязка санитара могла защитить не лучше, чем удостоверение журналиста. Но экстремальный опыт двадцатого века — в частности, опыт Варшавского гетто — показывает, что даже там, где спастись было практически невозможно, у участников сопротивления вероятность выжить была больше. Превратившись из жертвы в участника событий, человек начинал осмысленно воспринимать их ход — первый шаг к спасению себя.

17.00-18.00 Среди выходящих из подъезда раненых больше не оказалось и санотряд перебазировался в центральный подъезд со стороны парка. В вестибюле идиллия: девушка-фельдшер щебечет с "Альфой", ребята-санитары сидят в углу. Экипаж наших носилок наконец-то сложился:"Коля." — "Леша." — "Дима." — "Леша." Вот и пополнение — пяток врачей. Наконец команда. Поднимаемся на второй этаж в фойе зала, где проходили съезды — вид его ужасен. Дальше второго этажа нас не пускают — на шестом забаррикадировались офицеры, с ними ведут переговоры. Вновь прибывшие врачи обследовали уже часть помещений, раненых там не было. Спускаемся в вестибюль, снаружи темнеет."

До того момента сандружинники не видели"сотен убитых", о которых говорил в тот день, выходя в эфир, Александр Руцкой. Почему? Ведь Кирсан Илюмжинов, заходивший на переговоры с Руцким через подъезд, где раньше находился медпункт, говорил, что пол был завален телами!

Неужели их кто-то вынес и спрятал? Об этом есть — не удивляйтесь! — их собственные рассказы: они были отнюдь не мертвы. Занявшие первый этаж Белого дома десантники 119-го полка обнаружили людей, укрывавшихся в подвалах, и вывели их оттуда. Но первый этаж простреливался, и людей, чтобы их не поубивало, положили на залитый кровью пол — среди заскорузлых бинтов и тел убитых. Там их и увидел Илюмжинов. А потом, во время затишья, людей вывели...

3 октября 1993 года. Останкино.
Доктор Александр Соколов перевязывает раненого
корреспондента New York Times Отто Пола.

Сандружинники помогали не только гражданским, но и военным.

"18.00-18.30 От гостиницы движется колонна БТРов, прикрываясь броней, бегут автоматчики — пришла сменять"Альфу" дивизия Дзержинского. Совсем близко раздается: "Санитара!" Ребята вытягивают из-под машины солдата-дзержинца. Ранен в ногу. Индивидуального пакета нет. На носилки, через площадь — к "Миру". Над головами автоматные очереди. Прямо у гостиницы проскакиваем между БМПшками, которые колонной двигаются к мэрии. У"Мира" покуривают врачи в форме. Очень неторопливо бредут к раненому. Перегружаем его на носилки скорой и слышим: "Будут там еще такие — приносите." Спасибо за разрешение.

Возвращаемся бегом через площадь — палят не переставая. Врываемся в вестибюль. "Альфа" еще не ушла. Все в сборе. Деваха-фельдшер сообщает, что между парком и фасадом на газоне с середины дня лежат два трупа четырнадцатилетних ребят."

"Альфа" — ещё один пример свободного выбора, ныне забытый. Они отчасти стали теми самыми "миротворцами". По свидетельствам, при "зачистке" здания "Альфа" лишь единожды стреляла в человека... "Альфа" доказала, что свободными и достойными людьми вполне могут быть и люди в погонах. Впрочем, власть оценила их поступок — последовали переформирования спецназа, и с тех пор неизвестны случаи отказа исполнять преступный приказ...

...Штурм ещё не закончился, а сандружинники обживают здание — им здесь ещё ночевать. Они ищут раненых и погибших — и не находят.

"Санотряд поднимают и ведут потемным лестницам и коридорам на четвертый этаж и куда-то сильно дальше. Не видно ни зги. Выбраться самостоятельно отсюда невозможно. Зачем идем, не понятно. Выходим на большую площадку, в середине огороженную перилами. На площадке — отделение десантников. Нас подводят к двери, за ней большой зал. Обстановка напоминает брошенный юнкерами Зимний. Нам предлагают здесь провести ночь, чтобы завтра приняться за поиск раненых на этажах. Прежняя бригада врачей уходит, появляются новые.

18.30-19.30 В большом недоумении народ начинает осматриваться. Включаем телевизор — плохо, но работает. С середины смотрим выпуск новостей — узнаем про арест Хасбулатова и Руцкого. Туалет — отмываю от крови руки в горячей воде.

19.30-20.30 В большой комнате без окон вокруг стола расселось человек пятнадцать — санитары, доктора. Стол прекрасно сервирован: горят свечи, разинули пасти банки с тушенкой и паштетом, стоят почти чистые стаканы, томно блестят две канистры с водой, белеет сыр, нарезанный сантиметровой толщины ломтями, на стол попало даже несколько кусочков хлеба — все это нам осталось от защитников БД. Основная находка — три бутылки водки. Но уставших людей водка не брала.

20.30-21.00 После"ужина" вышли к воякам. Кто-то решает, что раненых надо искать сейчас. К нам придаются два бойца, мы ходим по каким-то лестницам, пока не выходим на крышу корпуса. Спускаемся вниз. Бойцы боятся заходить на этажи — говорят, там остались боевики. Двери кабинетов трогать запрещают — боятся мин-ловушек."

Николай Митрохин покинул Белый Дом поздним вечером 4 октября 1993 года.

"21.00-21.30 Желания спать двенадцать часов в неприспособленном месте, а утром оказаться смененным штатными врачами, у меня нет. Обращаюсь к командиру с просьбой выделить мне сопровождающего, боюсь заблудиться. Он выделяет аж двоих, которым, правда, надо еще найти комроты и что-то ему передать. На голову мне повязывается кусок белой тряпки — что бы свои не пристрелили. Спускаемся и долго блуждаем в темноте по первому и цокольному этажам. Вываливаемся в вестибюль, где мариновались раньше. Штаб роты, распоряжается майор, по его приказу меня выпускают из здания..."

Немало было на московских улицах тех, кто не глазел, а помогал. Таскал раненых Станислав Маркелов, ныне — известный адвокат. Была "бригада имени Максимилиана Волошина", организованная "неформалами", "левыми". Но они приняли своё решение не спонтанно, а заранее — как, впрочем, и автор статьи, давно уже понявший, что на протестных митингах о раненых не особо заботятся...

Инструктировал "волошинцев" врач Александр Соколов. Начал он словами: "Если не знаете, что делать, не умеете — не делайте ничего!.." 3 октября он — знающий, что и как делать — сам оказывал помощь раненым, от Смоленской площади до Останкино. Автор был при нём не более чем "вторым номером"...

5 октября 1993 года. Возле Белого дома. Сандружинники-добровольцы.

В 

Была, наконец, целая бригада врачей из "Сеченовки", которую возглавил доцент Московской медицинской академии Андрей Шестаков. Вокруг них группировались "добровольцы". Именно они на грузовике с прицепом вывозили 5 октября тела погибших от Белого Дома. Но для врачей это — долг...

Можно не быть зевакой, но свидетелем. Можно услышать крик о помощи. Можно стать свободным и осмысленным человеком — до этого всегда лишь один шаг.

Автор — член правления общества "Мемориал"

Фотографии: Дмитрий Борко и Peter Andrews