Фильм "Царь" Павла Лунгина укомплектован по высшему разряду. Кокошники, медведи, сани, дыба, купола, кресты, чудеса — все, что только может пожелать европейский зритель, неизменный ценитель арбатских матрешек. Отличный экспортный товар. Уверена: Запад проглотит с большим воодушевлением и надает кучу премий за... да за все подряд, включая какой-нибудь вклад в дело мира. Ну а российский зритель может просто тихо гордиться, что и у нас есть кино подстать историческим лентам Голливуда. Размах и богатство фактуры и правда впечатляет. И тут, пожалуй, режиссер попал в яблочко. Лунгин вообще очень хорошо чует конъюнктуру, на том и стоит.

В 

Технически тоже все супер. Два часа неослабевающего напряжения, ни одного провисающего кадра: природные красоты в оптимальном ритме чередуются с роскошными картинами царского быта и садистскими сценами пыток. Если кому нужен чистый драйв, вам сюда.

Ну а по сути… Я этой сути в фильме не увидела. Осмелюсь даже сказать, что ее там нет. Есть, как всегда, блистательная игра Мамонова, который, как ни старается, не может скрыть своих добрых глаз и мягкого нрава. Есть какой-то невнятный персонаж Янковского, беспомощно бубнящий о милости и всепрощении. Ни "душеспасительных" бесед, к которым прибегал реальный Филипп, пытаясь образумить царя, ни его пылких обличительных речей с амвона, кстати, зафиксированных современниками, так что отразить их в фильме трудностей не представляло — ничего этого в фильме нет. У режиссера своя задумка.

В 

По его собственному выражению, митрополит в его фильме — "молчащий человек", этакий безгласый святой-чудотворец. Какое ж христианство без чудес, в самом деле! Для Лунгина, похоже, это понятия тождественные. Уж ежели назвали святым, будь любезен исцелять, изгонять бесов, предвидеть будущее и все такое. А личность — дело десятое, не в личности дело. Поэтому митрополит, вошедший в историю как один из самых мужественных первоиерархов, в фильме в основном озадаченно смотрит на царские безобразия, не зная, что сказать. После каждого крупного плана Янковского ждешь — вот сейчас, сейчас он встанет, расправит плечи и начнется то, что, собственно, должно начаться — великое противостояние, поединок личностей. К середине фильма понимаешь, что ждать нечего. Не будет ни внутренней душевной борьбы, которую, несомненно, переживал настоящий митрополит, сталкиваясь с помазанником Божиим, ни борьбы внешней.

В 

Те, кто ждет увидеть в фильме тему взаимоотношений Церкви и государства, может не ждать — этой темы там тоже нет. Есть один-единственный Филипп, погруженный в какой-то загадочный социальный вакуум. Ни одного духовного лица вокруг! Церковь как институт появляется только в самом конце фильма в виде братии Отроча монастыря, добровольно сгоревшей вместе с телом убитого митрополита, лишь бы не выдавать его опричникам. К слову сказать, это абсолютная неправда. Мощи святого не сгорели, а были захоронены в этом самом монастыре, а сейчас покоятся в Московском Кремле. У историков вообще много претензий к фильму — слишком много там исторической неправды. Но дело даже не в этом.

Для меня как рядового кинопотребителя исторические нестыковки не так важны. В конце концов, Форман тоже снял своего В«АмадеяВ», не имеющего ничего общего с прототипом. На то оно и искусство, чтобы искажать факты для красного словца. Вопрос только в том — зачем? В данном случае цель неясна, а потому пафос художественного вымысла воспринимается как банальная ложь и манипуляция зрителем.

В 

Фильм, начавшийся как ожившее полотно Сурикова, во второй половине превращается просто в лубок, хоть и кровавый, но от этого не менее примитивный. Впрочем, сам Лунгин считает, что снял фильм не на экспорт, а для В«внутреннего пользованияВ». Зритель, выйдя из кинотеатра, должен наконец понять, что русский миф о необходимости В«сильной рукиВ» пагубен и весьма опасен, что не надо мечтать о диктатуре и поносить демократов. На Западе почему-то убеждены, что в России боготворят безумных деспотов. Спросите иностранца, в ком из русских политиков он видит наибольшую опасность для человечества, и в подавляющем большинстве вам, как и 20 лет назад, назовут Жириновского, грозящего прижать страну к ногтю. Тут даже спорить бесполезно: Жириновский стал для европейца таким же устойчивым символом России, как и шапки-ушанки. Так что и тут экспортные достоинства картины на лицо. А нам-то оно зачем?

Не знаю, возможно, кто-то и найдет, как приспособить кино к родной реальности. Я же вышла из кинотеатра с каким-то тяжелым чувством то ли обманутости, то ли просто мрачной безнадежности. Хотелось скорее перебить это послевкусие чем-то приятным, теплым и настоящим. Придя домой, достала с полки не глядя первый попавшийся диск. Оказался французский фильм "Париж". Он и стал тем глотком натурального европейского кислорода, который вернул мне нормальное дыхание после псевдорусской душегубки.

Фотографии РИА Новости