Необратимая экспансия
В
В спорах о китайском экспансионизме зачастую приходится слышать аргументы об исторически мирном и добрососедском свойстве желтой цивилизации в сосуществовании с окружающими её народами. Однако все не так просто — как в самой древней истории Китая, так и в нынешнем его существе. Для убедительности предпримем небольшой экскурс в интересующие нас периоды истории Поднебесной и, насколько позволят масштабы короткой публицистической работы, сделаем соответствующие выводы.
В
РЕЛИГИЯ И РАСА
Ничто в истории Китая так не способствовало имперскому росту, как объединяющая и нивелирующая всё разноплеменное людское море религия. Притом, что идея Бога китайцам неведома. Ещё в ХІ веке до н.э. империя Шан (Инь) была уничтожена княжеством Чжоу. Ставшее империей после победы Чжоу продвинуло свои границы до моря на востоке, до Янцзы на юге и до пустыни на северо-западе, создав, тем самым, территориальное ядро будущей Поднебесной. Именно с Чжоу были запрещены человеческие жертвоприношения и постепенно введен культ Неба, официально просуществовавший в Китае до Революции 1911 года, а фактически вплоть до победы коммунистов в Гражданской войне в 1949 году. Это почти 31 век.
Решающим для становления китайской цивилизации было то, что культ Неба был сразу же объявлен расово и этнически нейтральным. Тот факт, что почти все население Китая в настоящее время принадлежит желтой расе, находит свое объяснение в отсутствии в его имперской истории теорий расового превосходства. До Конфуция и после него принадлежность к Китаю определялась, прежде всего, принадлежностью к его цивилизации. Как поразительно это отличает Азию от христианской Европы, которая на протяжении всей своей долгой истории болезненно рефлексировала по поводу религии, нации, расы.
Нет точных исторических данных, когда культ Неба перестал быть активной религией и стал имперской традицией. Именно это обстоятельство в немалой степени способствовало превращению Китая в географическую цивилизацию, из чего следует, что китаец, будь он даосом, конфуцианцем или буддистом (и даже мусульманином или христианином), продолжал оставаться представителем своей желтой цивилизации. Предположительно, китаец стал окончательно китайцем во время правления династии Хань (206 г. до н.э. — 220 г. н.э.), хотя уже чжоускому Китаю, просуществовавшему с ХІ в. до н.э. по III в. до н.э. (почти 8 веков), Поднебесная обязана цивилизационной идентичностью. Именно в его эпоху возникли как даосизм, так и конфуцианство (V и VІ вв. до н.э.). Последние и получили общекитайское значение религий.
Китай в течение веков, расширяясь в своей имперской экспансии, дошел до естественных границ (или естественных преград) и оказался окруженным морями, горами, пустынями или степями, что дало его народам возможность бороться друг с другом за гегемонию в относительной изоляции от внешнего мира. Обилие воды и плодородие Великой равнины позволили древним китайцам создать высокоразвитую цивилизацию, что требовало отвлечения громадного числа людей из производства в сферу свободных культурных занятий, и обеспечили условия для демографического взрыва. Благодаря этой развитости Китай с легкостью растворял в себе любых иноплеменных завоевателей. Например, в 316 году н.э. всего 40 000 кочевников-хуннов покорили весь северный Китай, взяли обе его столицы и захватили в плен двух императоров. Но уже их дети стали китайцами. Вслед за хуннами в Китай пришли и победили его другие кочевники — муюны. За одно лишь поколение они полностью окитаились и были побеждены новой волной кочевников — табгачами. В V веке табгачский хан принял титул китайского императора, запретил употребление родного языка, обычаи своего народа, а также табгачские имена. Когда монголы в ХІІІ веке начали завоевание расколотого на несколько частей Китая, то его общее население доходило до 100 миллионов человек, в то время как население всей объединенной Монголии едва достигало 1 миллиона. Монголы, победив и объединив Китай в ХІV веке, пытались (как до них другие завоеватели-кочевники: кидани и чжурчжэни) сохранить себя, но соблазны цивилизации и понимание, что только собственная ассимиляция может позволить сохранить власть над безбрежным людским морем и огромной территорией, всегда оказывались сильнее. Потомки чжурчжэней маньчжуры, основавшие в Китае последнюю династию иноземного происхождения Цин (1616-1911 гг.), учли многие ошибки предшественников и поэтому запретили смешанные браки, ввели в закон сохранение многих своих обычаев (в том числе имен), дабы избежать полной ассимиляции, но и они, тем не менее, стали китайцами.
Итак, самым общим выводом из сказанного выше является то, что религиозных и, в общем, расовых и национальных предубеждений для широкой северной экспансии у китайцев нет. Впрочем, нет и политической идеи (например, коммунистической) которая руководила бы ими в качестве особой цивилизаторской миссии. Скорее, вынужденный поиск жизненного пространства для полутора миллиарда людей на переполненном куске азиатского континента. Достаточный ли это побудительный мотив? Ведь как мы убедились, китайцы, скорее, сами становились объектом экспансии, нежели были её инициаторами. Это, разумеется, верно, но вторая половина XX века многое изменила — как в самом имперском существе Китая, так и в мире вокруг Поднебесной. Коммунизм Мао и последующие ограниченные рыночные преобразования изменили не только цивилизационный облик Китая, но и способствовали серьезному изменению роли и места Поднебесной в современном мире. Прежние исторические и цивилизационные ограничения больше не действуют.
В
ВЫНУЖДЕННЫЙ ЭКСПАНСИОНИЗМ
Новому поколению постсоветской власти показалось целесообразным рецепиировать китайскую модель реформ, заманчивость которой обусловлена сохранением монополии политической власти в руках компартии Китая, а экономику сделать по возможности управляемой и одновременно рыночной. Несомненно, доктрина Дэн Сяопина, реализованная в КНР, специфически китайская (полтора миллиарда населения, иерархическая ментальность и азиатская традиция) и для мультицивилизационной России непригодна. Однако нынешним российским руководителям, глубоко несведущим в культурно-исторических вопросах, такой цивилизационной разницы не понять. В этом они схожи с предшественниками второй половины 80-х, когда начавшие перестройку члены Политбюро ЦК КПСС преследовали единственную цель — спасение умирающей советской системы. Им казалось, что попытавшись реализовать В«китайское чудоВ» в Советской России (реанимировать плановую экономику и усовершенствовать отсталый ВПК), удастся ещё и сохранить контроль над политической властью. Результат хорошо известен — СССР прекратил свое существование. Причем, этот итог был закономерен и исторически неизбежен. В В
Китайские же коммунисты в свое время пошли по самому, казалось бы, легкому, но и опасному пути. Они разделили страну на два экономических режима, при котором малый (рыночный) был призван кормить большой (распределительный). В конце этого пути — раскол государства, разделение власти, чиновников, карательных органов и армии на два враждебных лагеря. Этот раскол с неизбежностью ведет к гражданской войне, подобных которой в истории Китая вполне хватало.В
В общем-то, понимая это, руководство Китая будет вынуждено обратиться куда более решительно к экспансионизму — геополитическому, экономическому, территориальному. Стимулирование выезда избытка трудовых ресурсов (из распределительной части экономики) за границы метрополии, дабы снять опасность социального столкновения, и является основным мотивом китайской власти с целью удержания стабильности в самой Поднебесной. Разумеется, Россия с её пустыми и неосвоенными пространствами (особенно в Сибири и на Дальнем Востоке) и есть самая первая и желанная цель этой экспансии. Несомненно, руководство КНР будет стремиться к непосредственному обладанию российскими ресурсами — нефтью, газом, металлами, лесом, водой и многим другим. Причем, ни российские трудовые ресурсы, ни российские капиталы, ни (по большому счету) российские власти — источник коррупции и разрешительной волокиты — для эксплуатации месторождений им не нужны. У них есть и свои деньги, и свои бесчисленные рабочие, и свои управленцы. Русские для них помеха, обуза во всех их масштабных начинаниях. Китайцам вполне по силам строить заводы, дороги и города — все, что необходимо для отвлечения избытка трудовых ресурсов из переполненной метрополии в близлежащие колонии.
Несмотря на отдельные публикации в российской прессе мы так толком и не знаем реальной сути договоренностей с Китаем, достигнутых в Пекине во время последнего визита Путина. Ясно только, что те 200 проектов, предполагаемых к совместной реализации с КНР, односторонне выгодны китайской стороне. Интересы российской — это группа близких товарищей премьера по сырьевому лобби. Помимо традиционных нефти и газа, КНР намерена добывать на территории Восточной Сибири и Дальнего Востока ресурсы самого что ни на есть стратегического значения: от полиметаллических руд до магнезитов. Казалось бы, почему не отдать все эти проекты для реализации сибирским и другим российским предпринимателям? Ответ прост: они укрепятся и захотят больших и недозволенных теперь прав. С китайцами безопаснее. На политическую власть в регионе они (пока) не претендуют.
Существуют ли угрозы китайскому имперскому росту, прежде всего внутри него самого, которые могли бы изменить неотвратимость экспансии по отношению к ослабленной последними годами автаркии и кризиса депопулированной России?
Принято ошибочно считать, что именно национальные проблемы Китая являются наиболее опасным источником угрозы стабильности и возможного распада государства. Пожалуй, это не так. Несмотря на всю их остроту (Тибет, Синьцзян-Уйгурский автономный округ) взорвать Китай изнутри эти проблемы, в силу их ничтожного количественного масштаба, не способны. Судите сами.
В Китае проживает 56 национальностей, 92% составляют ханьцы (около одного миллиарда двухсот миллионов). Все другие меньшинства составляют не более 100 миллионов человек, из которых проблемных тибетцев (5,4 миллиона) и уйгуров (8,4 миллиона) не наберется в сумме и на 14 миллионов. Эта впечатляющая абсолютная цифра, тем не менее, не выглядит столь пугающей на фоне общей численности китайского населения. Резерв для подавления любого недовольства куда более значителен.
Сепаратистский протест тибетцев или тех же уйгуров имел бы значение лишь при существенной поддержке извне, со стороны того же Запада. Однако последний предпочитает из-за национальных проблем с Китаем не ссориться (вспомним выступления в Тибете в период прошлогодней Олимпиады). Для христианского Запада это — иноцивилизационная среда, заботы о которой не первостепенны по отношению к обеспечению экономического партнерства с Китаем. Оно куда важнее для стабильности самого Запада, весьма зависимого от уровня потребления в Поднебесной. Усилиями последних трех десятилетий экономически развитым Европе и Америке удалось присоединить к обществу потребления китайские полтора миллиарда, и отказываться от такого источника прибыли и импульса для собственного роста Запад не намерен. До прав и свобод национальных меньшинств в Китае Западу, озабоченному укреплением собственного цивилизационного единства, по большому счету, нет дела.
Не следует также питать иллюзий насчет демократических перемен в Пекине, которые могли бы дать некоторую отсрочку России от возможных экспансивных ожиданий. Демократические силы Китая раздроблены ничуть не меньше российских. Оппозиционная интеллигенция в метрополии помалкивает, остерегаясь преследований, а эмигрантские силы распылены по общинам в разных концах света. Показательно, кстати, что студенческие лидеры тяньаньмыньских событий 89-го года, спасшиеся бегством за границу, также не имеют популярности среди В«несогласныхВ» в Китае. В период своих поездок в КНР я слышал от некоторых китайцев, весьма критично настроенных по отношению к КПК, что многие из лидеров протеста в 89-ом были уйгурами. Для ханьцев, весьма склонных к национализму, это определенно минус. К слову сказать, очень похоже на Россию, где либеральную оппозицию, к примеру, необоснованно считают сплошь состоящей из евреев.
В
ГДЕ РОССИЯ?
А что же российская авторитарная власть? Что она предпринимает для предотвращения утраты суверенитета над Сибирью и Дальним Востоком?
Пожалуй, ничего. Учитывая, что экономические интересы, обсуждавшиеся выше (в связи с последними соглашениями), уже вполне согласовываются с руководством КПК, нынешняя власть полагается исключительно на гарантии китайских партнеров. Приходилось неоднократно слышать следующий тезис — китайские товарищи заверили нас в отсутствии экспансионистских намерений по отношению к России и готовности к контролю над инфильтрацией русских территорий со стороны китайских мигрантов. Или — взаимное признание территориальной целостности зафиксировано в соответствующих межгосударственных документах. Наивные, прямо скажем, представления о формах экспансионизма в XXI веке.
Впрочем, наличие ядерного оружия действительно является некоторой гарантией безопасности, но, скорее, от военной агрессии. Почему среди экспансионистских форм существенной представляется именно эта?
Может ли кто-нибудь представить себе, чтобы лица из высшего властного нобилитета разместились вместе со своими несметными состояниями в Шанхае или, на худой конец, в Шеньяне? Вряд ли. Скорее, все-таки, Лондон, Женева, Баден-Баден и т.д. Капиталы — только через трасты Каймановых островов или БВО в надежные хеджфонды или что-то похожее. Сотрудничество с КНР— да, В«распил баблаВ» — пожалуйста, но вот сохранность и дальнейшее инвестирование — только Запад. Ведь в случае непредвиденного бегства из России, при пересечении границы с Китаем ответственные азиатские товарищи быстренько В«облегчатВ» коррупционные закрома бывших друзей и соседей. Азиатская перспектива — это для России, а для частных интересов — цивилизованная Европа. Потому неслучайно, что добрый десяток европейских стран, посредством их нынешних и прошлых руководителей, втянуты в сомнительные схемы энергетических и других проектов: от Шредера до Берлускони.
Азия для теперешней власти в России лишь источник заработка и инструмент бесконечных политических маневров с целью добиться более благоприятных переговорных позиций с тем же Западом. Однако Китай не таков. Там мыслят масштабами десятилетий, а то и столетий, ведь это так традиционно для китайцев. Не то, что наши В«временщикиВ». Последние обязательно проиграют, а расплатой будет самая высокая ставка — 1/8 русской суши.
Из всего сказанного выше приходится сделать самый общий вывод о неотвратимости экспансии Китая, формы которой предсказать сегодня мало кто решится. Ответственной части общества следует, поразмыслив, искать пути выхода из В«азиатского тупикаВ» в цивилизационном самоопределении на Западе, прикрывшись ускоренной евроинтеграцией от возможного поглощения. Иначе русским вполне может грозить судьба тех же тибетцев — и не к концу XXI века, а куда раньше, чем это представляется многим в России.В
Фотографии РИА Новости
